Варяжские гнезда - [14]
Елеазар, на коне, протеснился через толпу и стал под самой трибуной. Он был в полном вооружении. Длинные курчавые белые волосы выбивались из-под шлема, и седая окладистая борода лежала на золоченых бляхах наборных лат.
– Взойди на трибуну, бень-Охозия! – пригласил его Агафодор.
– Я старый ратник, – сказал еврей. – Я не привык говорить с трибуны. Мой боевой конь – моя трибуна. На нем сидя беседовал я с друзьями моими у стены осажденного Иерусалима. С него я скажу и сегодня два слова тем, кто верит, что старый Елеазар лжи не скажет и добра желает всем сынам Авраама, Исаака и Иакова. Многих старых соратников вижу я здесь. К ним и к их детям и братьям обращаюсь я и повторяю: «Внемли, Израиль!»
Елеазар говорил то по-гречески, то по-еврейски, стараясь повторять те же слова на обоих языках, чтобы быть понятым всеми.
– Не могу не присоединиться к высказанному почтенным равви Кайнаном и не выразить чувства глубокого душевного прискорбия при виде всего, что произошло сегодня. Не могу я винить и тех, которые обнажали мечи и вооружались каменьями, защищая свои дома и семьи. Но не похвалю я воинов, перешедших с оружием в руках в нападение на своих же сограждан и тем обостривших борьбу. Еще менее могу я одобрить тех, которые вызвали своим поведением те грустные явления, которых свидетелями мы были. Вы меня все знаете. Я всегда честно стоял за святыню Господню и за славу Израиля. Таков был и весь мой род. Праотец мой Тсерор был дедом Киса и прадедом Саула царя. Верно служили предки мои всем царям рода Давидова и Соломона, верны они остались Израилю и в горькие дни пленения вавилонского. Поэтому, сыны Израиля, внимая простым искренним словам старого воина, вы ради правдивости простите то, что может показаться неприятным для некоторых из вас. Не одна зависть, о которой так много говорил равви Кайнан, причиной тому, что иудеи имеют много врагов. Слишком многие все сами делали, чтобы люди были им врагами и чтоб Господь отвратился от них. Когда мы лишились родины, разоренной врагами, мы нашли приют и второе отечество в этой стране, где давно в мире и согласии живут столь разноплеменные народы, соблюдая каждый веру отцов своих и обычаи своей страны. Что же сделали многие из нас? Обогащаясь торговлей среди жителей страны, уединились от них, выказывая всячески им ненависть и презрение. Нет ли среди нас радующихся всякой беде, постигающей необрезанного? Не сговариваемся ли часто всем обществом, чтобы лишить огня и воды всякого, кто не угодил одному из наших? Нет, сыны Израиля, будем торговать, будем работать в поле и винограднике, будем производить ремесленные изделия, будем храбры на войне. Все эти заслуги оценятся, и за них воздастся нам и от Господа, и от людей, но не будем оскорблять сограждан наших незаслуженным презрением за то же золото, которое мы наживаем от них.
– Не посоветуешь ли, – сказал насмешливо равви Кайнан, – для большего почета иноплеменникам, посещать языческие храмы и есть идоложертвенное?
– Насмешка твоя, – ответил Елеазар, – не идет к твоим годам и к твоей учености. Все люди танайские знают мои верования и, уважая меня, уважают и их. Они все будут приветствовать нас, когда мы вернемся в Сион и восстановим его. Они не будут нам врагами, если мы их не будем раздражать высокомерием и давить силой нашего золота.
Часть евреев, преимущественно воины и ремесленники, собрались вокруг старого вождя и объявили, что они согласны жить в мире с прочими гражданами и постановлений о преследовании того или другого принимать не будут. Другие же, среди которых преобладали купцы и законники, удалились с площади с бранью и с пожеланиями, чтоб среди них появился новый Моисей, который бы их вывел их этой земли языческой.
УБИТ ИЛИ ЖИВ?
Переночевав в городе, Вадим рано поутру отправился верхом к городку Нордериха, надеясь увидеть свою возлюбленную. Он уже выехал в поле, когда издали увидел несущегося навстречу так же, как он, одинокого всадника. Взглянув на него, он тотчас узнал Балту. Обнажив меч, он поскакал к нему.
– Давно я ждал тебя! – воскликнул он.
– И я тебя тоже! – отвечал Балта. – Сегодня покончим.
– Я готов!
Мечи скрестились. Удар сыпался за ударом, но броня витязей не давала себя пробить и только тупила мечи. На легкие царапины воины не обращали внимания. Наконец Вадиму удалось ударить своего противника по правой руке выше локтя, поперек недавно зажившей раны. Но гот подхватил меч левой рукой.
– Ловко, – сказал он. – По ее следам ударил. Но я и левой рукой сражаться умею. Не оставлю без оплаты эту двойную отметку на моем теле и не дам так хорошо бьющим рукам соединиться в пожатии взаимной любви... Живой отсюда не уйдешь.
Опять скрестились мечи, опять посыпались удары. Оба воина уже получили несколько глубоких ран, но продолжали держаться на конях и биться с отчаянием. Наконец Балта зашатался и грузно свалился с коня на землю.
Вадим соскочил с поднятым ножом, вложив меч в ножны.
– Дядя Драгомир, – сказал он мысленно, – прости меня, но не сбудется твое предсказание. Я его убью.
Но в это время красные и зеленые круги заходили у него в глазах, рука задрожала, и он упал рядом со своим противником.
