Варяжская правда - [20]

Слада ухватом вынула из печи горшок. Вкусный запах тушенного с овощами мяса достиг Серегиного носа и вызвал неудержимое слюноотделение. Солнце, воздух и вода вызывают здоровый аппетит и кардинально снимают синдром абстиненции, в просторечии именуемый похмельем.

Слада поставила на стол три деревянные миски. Дома они с Мышом не соблюдали здешнее правило: женщины едят после мужчин. И пищу в огонь – божкам – не бросали.

– Кирие элейсон… – нестройно затянули Мыш со Сладой.

– Отче наш, иже еси… – по-русски вторил им Серега единственную молитву, которую помнил.

Помолившись, принялись за еду.

– Вкусно! – похвалил Серега.

– На здоровье, – Слада держалась с Сергеем очень вежливо, но какой-то кусочек теплоты, который возник между ними вначале, пропал.

Духареву от этого было грустно. Девушка ему очень нравилась, может, даже больше, чем просто нравилась. Но он совершенно не знал, как к ней подойти, как сказать, чтобы поняла: она Сереге очень даже небезразлична. Раньше у Духарева никогда таких проблем не было. Ну, по крайней мере, с тех пор, как сошли со щек подростковые прыщи. Когда какой-нибудь там Горазд называл Серегу чужаком, тот воспринимал это спокойно, потому что при этом чужаком себя вовсе не чувствовал. А вот со Сладой… Это было – как пропасть. Хуже, чем другой язык. Это как если ты киваешь головой в знак согласия, а для другого кивок означает «нет». Серега помнил еще с занятий по психологии, что у каждого народа своя «дистанция близости». Одни чувствуют себя неуютно, если собеседник оказывается на расстоянии полутора метров, а другие – ближе вытянутой руки.

Едва Серега приближался к Сладе ближе этих самых полутора метров, как она тут же отходила назад. И что с этим делать, Духарев понятия не имел.

– Слада, а ты свой-то язык помнишь? – спросил он.

– Как это – свой? – влез Мыш.

– Болгарский.

– Булгарский, – поправил Мыш.

– Пускай, – не стал спорить Духарев. – Так вы можете говорить по-булгарски или уже забыли?

Мыш засмеялся, а Слада спокойно ответила:

– Мы и говорим по-булгарски.

Мыш поглядел на Духарева и захихикал.

Серега подобрал отвисшую челюсть.

– А я на каком языке говорю? – спросил он, чувствуя себя полным идиотом.

– На нашем, ясное дело! – ответил Мыш. – Ну, говор у тебя нездешний, ну так и у нас нездешний, дык когда мурома какой-нито говорить начинает, так его и совсем не поймешь. А ты… К нам нурманы Князевы той зимой прибегали, так у них выговор похожий, но ты лучше говоришь. Видно, что смалу по-нашему болтать выучился. А по-нурмански можешь?

– Нет, – покачал головой Серега.

– А еще по какому-нибудь?

– It was many and many a years ago,

In a kingdom by the sea,

That a maiden there lived whom you may know

By the name of Annabe Lee; —

Than to love and be loved by me…[1] —

прочитал Духарев.

Почему именно это стихотворение пришло ему на ум, Серега не смог бы ответить. Пришло, и все тут.

– Это ты по-каковски? – заинтересовался Мыш.

– По-английски.

– А как это по-нашему будет?

– С тех пор пролетели года и года.

У моря, где край земли,

Вы, может быть, девушку знали тогда

По имени Аннабель Ли, —

Друг другу сердца отдав навсегда,

Мы расстаться на миг не могли…[2]

– А дальше? – жадно спросила Слада.

Серега хотел сказать, что не помнит: читать стихи вслух он не любил. Но лишь глянул в сияющие глазенки и продолжил:

– Мы были как дети, она и я,

У моря, где край земли,

В то давнее, давнее время, когда

Жила здесь Аннабель Ли, —

И ангелы неба смотреть на нас

Без зависти не могли.

И вот почему из тучи тогда,

У моря, где край земли,

Ветер холодный смертью дохнул

На прекрасную Аннабель Ли.

И богатый сородич пришел за ней,

И ее схоронили вдали,

В пышной гробнице ее схоронил,

У моря, где край земли.

Да! Ангелы неба смотреть на нас

Без зависти не могли —

И вот (все это знали тогда

У моря, где край земли)

Ветер дунул из туч ночных,

Сгубил мою Аннабель Ли.

Но самые мудрые никогда

Любить так, как мы, не могли,

Сильнее любить не могли.

И ангелы неба не смели тогда,

И демоны недр земли

Разделить, разлучить душу мою

И душу Аннабель Ли.

Сиянье луны навевает мне сны

О прекрасной Аннабель Ли.

Если всходит звезда, в ней мерцает всегда

Взор прекрасной Аннабель Ли.

Бьет ночной прибой – и я рядом с тобой,

С моею душой и женой дорогой, —

Там, в гробнице, где край земли,

Там, у моря, где край земли!

В глазах Слады блестели слезы.

«Не зря все-таки я в универе учился!» – подумал Духарев.

– А мы раньше тож у моря жили! – заявил Мыш. – Ну, не я то есть, а батька наш. Слышь, Серегей, а ты про витязей истории знаешь?

– Знаю, – кивнул Духарев.

– Расскажи!

– Не сейчас, вечером, – сказал Серега.

Слада встала и начала убирать со стола. На Сергея она по-прежнему старалась не смотреть, но сейчас это его уже не огорчало. Теперь-то он знал, как растопить лед.

Глава восемнадцатая, в которой у Слады появляется жених, а Серега Духарев совершенно неожиданно для себя принимает жизненно важное решение

Мир, в который инкарнировался, переместился или… ну, в общем, как-то угодил Серега, понемногу обретал знакомые черты. Исторические.

Где-то на севере стоял Новгород – родной город Сычка. Где-то на юге – стольный град Киев, в котором мазу держал некий Игорь, который, говорили, княжил послабже, чем его предшественник Олег. В Киеве бывали многие, в частности Слада и Мыш. Мыш, правда, по младости лет почти ничего не помнил, а Слада утверждала, что город хороший, красивый, побольше самого Полоцка, не говоря уже о Малом Торжке. И земли на юге добрые, родят хорошо, если с дождями задержек нет. Одно плохо: степняки время от времени наезжают: дани требуют, а то и просто жгут, режут да в полон тащат. Но это дело обычное. Вон две осени тому нурманы, что шли вниз, от волока, пристали в Торжке, да и решили, волчья порода, поживиться. Хорошо, Скольд с дружиной в кремле сидел, а нурманов было всего полтора десятка. Только грабить по дворам начали, Скольд со своими и ударил. Ну и народ, конечно, помог. Побили нурманов. А нурманы, кстати, в Киев шли, отметил Мыш, Игорю киевскому служить.