Варяги - [80]
— Разумный ты, гляжу я. В Залесье небось не сплыл, своима очами не глянул? А разбегутся смерды, то на пользу тебе будет? — Новая волна неудовольствия, теперь уже на сына, накатила на старейшину.
— Так, батюшка, ты сам николи... — попытался оправдаться Олекса.
— Я, я! — поднял голос Блашко. — Разуметь надо, когда смерда со двора гнать, а когда добрым словом пригреть. Вырядился в буден день, а того сообразить не может. Это когда ж в середине лета смерды хлеба просили? Знать, нужда крайняя придавила. А ты? — И, остывая, махнул рукой. — Мать-то где?
— В светёлке была, — расстроенно ответил Олекса. — Должно быть, сейчас выйдет...
— Выйдет... — передразнил сына Блашко. — Ты-то ладно, а она, дура старая, нешто сообразить не могла?
Сын промолчал. Лицо его полыхало густой краской стыда. Блашко тяжело поднялся на крыльцо. Из сеней донеслись знакомые всхлипывания торопящейся жены. Блашко окончательно поверил: он дома, все невзгоды дурацкого похода к бодричам позади, всё хорошо — сам возвернулся цел, хоромы на месте, добро в сохранности. А как оно впереди будет — заглядывать не ко времени. Отдышаться надобно да оглядеться.
Больше двух седмиц безвылазно просидел Блашко в хоромах. Всё ждал: новеградцы вспомнят о его пути к далёкому острову Руяну и навалятся скопом, призовут к ответу, растащат загребущими руками нажитое. Коли только в Волхове купаться заставят — полбеды. А как на старости без своего угла остаться придётся?
Сын в подробностях рассказал, как обошлись новеградцы с другими старейшинами и как Олельку посаженным избирали. Вишь, когда ему пригодилась ватага сыновья. Ну, Олелька, сам выплыл и Вадима наверх поднял. Хитёр. Век живи, век учись.
Затаился Блашко, и, хотя просыпался с петухами, не торопился, как бывало, спускаться в подклеть, подгонять дворских. Восход солнца заставал его у слюдяного окошка в верхней горнице. Оттуда хорошо было видно вокруг. Натужно, не успев отойти от вчерашней маеты, просыпался двор; озабоченно проходил-пробегал по нему Олекса; нехотя, помахивая ремёнными короткими кнутами и позёвывая, выезжали со двора возчики; шли через росный лужок, подхватив руками подолы сарафанов, к задним дворам бабы с подойниками.
Привычные хозяйские заботы накатывали на старейшину, забывалось гнетущее ожидание, хотелось сойти вниз да шугнуть нерадивых, чтобы поворачивались живее. Уже и поднимался он было со стульца, торопливо делал шаг-другой к двери, но невольно приходило на ум: ты только голос подай, вмиг набегут, разором разорят, пеплом по ветру пустят.
Дни тянулись, как нитка из кудели, — неторопливо и надоедливо. От гнетущего безделья уже и бояться перестал Блашко. Да и новеградцы словно забыли о нём, будто и не жил рядом с ними старейшина Блашко, призвавший бодричей на землю словен. Не до того им стало, что ли? Из рассказов сына, ежедневно бегавшего на торжище, старейшина знал, что разговоры о Рюрике не утихали.
«Стало быть, и обо мне языками треплют, — думал Блашко. — Ждать надобно гостей, нелёгкая их возьми. А и те хороши, — с неприязнью вспоминал о дружках-старейшинах, с кем в одну голову думу думали о приглашении Рюрика. — Знают, что возвернулся, а носа не кажут. По селищам поехать, что ли? А вдруг тем временем и нагрянут? Хозяина не найдут, на хоромах отыграются...»
Томился неизвестностью Блашко, гадал: чем вся эта кутерьма закончится? Прикидывал: и так не хорошо, и этак не лучше. Ко всему прочему, и словом не с кем перемолвиться. С Олексы какой советчик. А о жене и речи нет — по теперешнему уму, да пропади пропадом и вено[28] за неё! Как с первого дня дурой неразумной себя показала, такой и на всю жизнь осталась.
Сколь бы просидел старейшина в хоромах своих, кто знает, если бы однажды под вечер не прибежал запыхавшийся Олекса. Блашко сразу заметил: сын возбуждён не в меру.
— Что, вече скликают?
— Не, батюшка, Домнин просил упредить, дабы дома был. Ближе к ночи пожаловать обещался...
— Тьфу ты, — в сердцах ругнулся Блашко. — Пожаловать обещался... Князем, что ли, стал али в посаженного место сел?
— Молвил: разговор есть не для сторонних ушей...
— Ладно, иди да вели, чтобы стол ко времени собрали, — распорядился Блашко.
После тайной, с глазу на глаз, беседы с Домнином ожил старейшина. О верхней горнице с её слюдяным окошком и думать позабыл. С раннего утра скрипели переходы под его грузными шагами. Навёрстывал упущенное время Впотьмах, чуть ли не на ощупь, проверял хозяйство — из амбара торопливо шёл к хлеву, смотрел, сыта ли скотина. Заметив малейший беспорядок, супил брови, отправлялся строжить дворских. Олекса дивился: что это с батюшкой сталось? То сиднем сидел, голоса не подавал, а тут как с привязи сорвался: ни себе, ни людям покою не даёт.
Мельком отец обронил:
— Олелька бодричей на службу Новеграду задумал повернуть. Стало быть, новеградцы на меня зла не держат...
Олекса только глазами хлопал. Давно ли Вадим с дружиной отогнали воеводу Рюрика от града, люди об том только и разговоры разговаривают, опасаются, как бы за мечи опять браться не пришлось, а тут... Отец, будто подслушав мысли сына, коротко сказал:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор романа, писатель-коммунист Альва Бесси, — ветеран батальона имени Линкольна, сражавшегося против фашистов в Испании. За прогрессивные взгляды он подвергся преследованиям со стороны комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и был брошен в тюрьму. Судьба главного героя романа, коммуниста Бена Блау, во многом напоминает судьбу автора книги. Роман разоблачает систему маккартизма, процветающую в современной Америке, вскрывает методы шантажа и запугивания честных людей, к которым прибегают правящие круги США в борьбе против прогрессивных сил. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Привет тебе, любитель чтения. Не советуем тебе открывать «Реквием» утром перед выходом на работу, можешь существенно опоздать. Кто способен читать между строк, может уловить, что важное в своем непосредственном проявлении становится собственной противоположностью. Очевидно-то, что актуальность не теряется с годами, и на такой доброй морали строится мир и в наши дни, и в былые времена, и в будущих эпохах и цивилизациях. Легкий и утонченный юмор подается в умеренных дозах, позволяя немного передохнуть и расслабиться от основного потока информации.
Эта книга — повесть китайского писателя о «культурной революции», которую ему пришлось пережить. Автор анализирует психологию личности и общества на одном из переломных этапов истории, показывает, как переплетаются жестокость и гуманизм. Живой документ, написанный очевидцем и участником событий, вызывает в памяти недавнюю историю нашей страны.
Украинский прозаик Владимир Дарда — автор нескольких книг. «Его любовь» — первая книга писателя, выходящая в переводе на русский язык. В нее вошли повести «Глубины сердца», «Грустные метаморфозы», «Теща» — о наших современниках, о судьбах молодой семьи; «Возвращение» — о мужестве советских людей, попавших в фашистский концлагерь; «Его любовь» — о великом Кобзаре Тарасе Григорьевиче Шевченко.
Император Александр III, поздравляя Матильду Кшесинскую в день её выпуска из Санкт-Петербургского театрального училища, пожелал: «Будьте украшением и славою русского балета». Всю жизнь балерина помнила эти слова, они вдохновляли её на победы в самых сложных постановках, как вдохновляла её на нелёгких жизненных рубежах любовь к сыну Александра III, цесаревичу Николаю Александровичу, будущему императору Николаю II. Матильда пережила увлечение великим князем Сергеем Михайловичем, который оберегал её в трудные минуты, жизнь её была озарена большой любовью к великому князю Андрею Владимировичу, от которого она родила сына Владимира и с которым венчалась в эмиграции, став светлейшей княгиней Романовской-Красинской.