«Варяг» не сдается - [84]

Батюшка переложил книгу в левую руку и вознес правую для крестного знамения. Глядя, как крестятся матросы, подумал, что вера православная сегодня сильна как никогда. Не спеша перекрестился сам и перекрестил крейсер и его команду.

– За Веру, за Царя, за Отечество. С нами Бог. Ура! – крикнул капитан, и дружный крик пронесся над заливом, поднимая в небо круживших над водной гладью чаек. Дождавшись, когда стихнет эхо, плывущее над водой, Руднев еще раз поднес руку к козырьку и четко, словно на учениях, отдал команду на флаг и гюйс:

– Команде – поднять флаг и гюйс!

Старпом подошел и встал рядом с Рудневым. Осмотрел строй и крикнул:

– Все по местам! С якоря сниматься!

Горнист поднял трубу, и впервые за все годы, что крейсер был спущен со стапелей, он услышал, как на самом деле звучит боевая тревога.

* * *

– Я отдал приказ всем вольнонаемным сойти на берег. Почему вы все еще здесь?

Катя стояла перед Рудневым раскрасневшаяся и чуть взволнованная. После всего, что произошло за эти несколько часов, после всего, что случилось с ней на берегу, в море и потом на «Варяге», она не могла покинуть крейсер. Не могла, потому что здесь был Алексей.

– Никто не пожелал покинуть крейсер. Даже повар. Все отказались, и я тоже остаюсь.

– Это опасно, и здесь вам не институт благородных девиц.

– Я знаю про опасность не меньше вашего. Та ночь на «Асаме» не прошла для меня даром. «Варяг» – моя судьба, и я ни за что не оставлю того, кого искала и нашла.

Руднев еще раз подумал о том, как тесно порой переплетаются человеческие судьбы. В ноябре он получил письмо от отца Муромцева, нашел Алексея и забрал на крейсер – и вот перед ним стоит та, ради которой лейтенант Муромцев был разжалован в рядовые и отправлен в Порт-Артур: девушка с печальными глазами и твердой уверенностью умереть вместе с любимым.

– Я слышал от Алексея, вы в Порт-Артуре работали врачом.

– Я хирург.

– На средней палубе найдете Храбростина и поступите к нему в подчинение. И прошу вас во время боя оттуда ни шагу.

– Разрешите обратиться, господин капитан!

– Обращайтесь. – Руднев был немало удивлен резкому перевоплощению из гражданской личности в военную.

– Разрешите сбегать в машинное отделение для информирования унтер-офицера Муромцева о месте моего нового назначения.

Руднев улыбнулся:

– Разрешаю. Только к началу боя быть в кормовом лазарете. И помните: вы должны оправдать мое доверие – не паниковать и ничего не бояться.

– Есть не паниковать и не бояться! – Катя лихо кинула руку к косынке и сорвалась с места, желая еще раз увидеть своего любимого.

Руднев вслед за Катей вышел из каюты и поднялся на мостик. В бинокль осмотрел горизонт, вьющиеся вдали дымы японской эскадры и идущего впереди них «Корейца».

– Семафорьте Беляеву: «Стать в кильватер. Дистанция – один кабельтов».

На кораблях нейтралов грянули оркестры, исполняя «Боже, Царя храни» – и сотни матросов, крича и размахивая руками, приветствовали идущих на смерть.

Глава 24 Иодольми. Февраль 1904 г

Слизнев проснулся от странной качки. Его то поднимало вверх, то опускало вниз. Не осознавая до конца, что происходит, он открыл глаза и стал озираться по сторонам. Маленькая комната: с умывальником, платяным шкафом, столом и стулом. Через занавешенное окно угадывался солнечный круг. Арсений еще раз обвел глазами комнату, не понимая, где он. Сел на койку и уставился в пол, на котором в беспорядке валялись мятые и все еще мокрые вещи. Здесь же лежала пустая бутылка виски и спасательный жилет. И тут до него дошло. За занавеской было не солнце, это был иллюминатор. Это открытие вернуло ему память, и он вздрогнул всем телом. Он был в каюте на японском крейсере «Асама».

– Катя! – возглас непроизвольно вырвался из его горла.

– Как спалось, господин Слизнев? – в каюту вошел Асаки, посмотрел на бардак, устроенный накануне, повернулся к двери и щелкнул пальцами. В каюте появился слуга и склонился в почтительном поклоне.

– Этот господин наш гость. Принеси ему сухую одежду и завтрак, но без спиртного. Или вы все-таки хотите полечиться? – Асаки внимательно посмотрел на статского советника.

Слизнев замотал головой, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.

– Вы вчера, кажется, перебрали!

– У меня был стресс. – Слизнев вытер мокрый лоб и посмотрел на консула.

Подтянутый, в прилаженной по фигуре форме, тот никак не был похож на вчерашнего скромного дипломата, прибывшего с прощальным визитом в дом генерал-лейтенанта Стесселя. Перед Слизневым стоял офицер японской разведки. Арсений плохо разбирался в иностранных званиях, но вчера кто-то назвал Асаки полковником.

– Теперь мы с вами друзья. Вчера мы известили весь мир о начале войны, и вы войдете в историю, Арсений Павлович, как человек, стоявший у ее истоков.

Слизневу был неприятен этот разговор, и он перевел стрелки на другую тему – столь же болезненную, как и первая, но без этических норм по отношению к родине и отечеству.

– Скажите, где моя жена?

– Она в соседней каюте. Можете постучать в стену. – Асаки любезно показал, в какую стену нужно стучать.

– Как она там?

– Еще спит. У нее был вчера тяжелый день.

– У нас всех был тяжелый день.