Варварские свадьбы - [71]

Людо заказал еще одну порцию монбазийяка с горячим молоком. Уже рассвело и внешний мир проступил за окном: Людо увидел редких прохожих и коротко обрезанные деревья, похожие на обрубки. Мужчина с бакенбардами включил радио, и внешний мир расширил свои владения, ворвавшись в бистро. Могло ли так случиться, чтобы из всех событий, из всех несчастий, лишь то, что касается его, осталось незамеченным?.. Почувствовав внезапную тревогу, Людо собрал свои вещи, сунул в карман календарик, оттолкнул собаку и, не попрощавшись, вышел наружу.

Он стоял на небольшой площади, окруженной низкими лавками с опущенными шторами — казалось, они не открывались целую вечность. Вдалеке виднелась церковь, рождественский перезвон звал прихожан к мессе и подгонял нерасторопных, опаздывающих к началу службы. Затем вновь наступила тишина. Людо сжимал зубы, чтобы не заплакать. Он находился в призрачном селении. Он был нигде, шел в никуда, он был никем; и вот теперь, стоя в одиночестве посреди незнакомой деревни, без жилья и без документов, он уже начал сожалеть о спокойной жизни в Сен–Поле, о Фин, о Лиз, о добродетели и был готов у кого угодно просить прощения.

Он увидел щит с указателем: «Океан 6 км», и сердце его забилось. Он возвращался к морю, к самым сокровенным воспоминаниям, скрытым за семью печатями, которые ему так и не удалось сорвать. Он снова зашагал. В его ушах раздавались раскаты смеха. Перед глазами стояли охваченные огнем ясли. Николь с саблей в руке. Голая под военной формой. Она целовалась с Дуду. На чердаке. Карлик ухмылялся, на нем было платье с оборванными воланами. Вот появилась мадемуазель Ракофф, переодетая Дедом Морозом. Все смешалось: алые языки пламени, губная помада…

На дороге показалась машина, и Людо спрятался в кювете. Должно быть, за ним повсюду уже охотятся: полицейские, санитары, готовые избить его и посадить в белый фургон как настоящего сумасшедшего. У него тоскливо сосало под ложечкой, и он клялся, что никто никогда его не поймает. Он спрячется. Они подумают, что он погиб, замерз в лесу, жандармы позвонят его матери: ваш сын умер… Ах! Как бы он хотел увидеть ее лицо, когда они ей это скажут. Сойдя с дороги, он пошел по заиндевевшей пашне к лесу.

Черные стволы были покрыты замерзшими каплями и походили на свечи с потеками воска. Тишина и серебристый полумрак успокоили Людо. До него доносились мягкие порывы атлантического ветра, под ногами хрустели сосновые иглы, покрытые инеем, словно безе. От вина его воображение разыгралось, и он спрашивал себя, не сгорели ли вместе с барашками и башмаки воспитанников, не приходится ли им сегодня, в праздник Рождества, ходить в одних носках и распаковывают ли они обугленные подарки или лепят снежки из золы?

Он не хотел ни причинить зла детям, ни даже просто поджечь ясли, спичка сама упала, как падает капля или крошка, и огонь разгорелся вопреки его желанию.

Да нет же!.. Он поджег нарочно. Теперь он хорошо это помнил. Спичка упала не случайно. Она свернулась и почти коснулась его руки, вся черная, с маленькой красной головкой; он даже раздвинул пальцы, чтобы не обжечься, но сделал это прямо над соломой, не загасив ее, а, напротив, аккуратно поместив среди барашков, надеясь все уничтожить.

Впрочем, нет, неправда, огонь разгорелся тогда, когда он не принял еще никакого решения.

Может, и весь замок тоже сгорел?.. Может, уже больше нет воспитанников в Центре Сен–Поль, нет и самого Центра, нет мадемуазель Ракофф, ничего нет?.. Может, и он вообще не рождался?..

Он достиг просеки, усеянной гнилой сосновой корой, и пошел по ней.

Уж кого бы он с радостью увидел в яслях обращенным в дым, так это Одилона с его барометром и красным пиджаком. Он искал его повсюду: в подвале, медпункте, в комнатах других детей, в глуши парка; искал без умысла или осознанной жажды мести, слепо повинуясь инстинкту, но найди он его, то наверняка бы убил.

Вначале о близости океана поведал лишь шум — мощный и низкий, от которого земля содрогалась, как при землетрясении. Затем в воздухе заиграли яркие косые лучи солнца и между соснами блеснуло светлое небо.

Людо вышел из леса и оказался посреди песков с редкими кустиками высокой бледно–розовой травы; прямо перед ним возвышался лишенный растительности пологий холм, о который мерно ударялись подернутые зыбью волны.

Он бросился вперед и, запыхавшись, взобрался на вершину холма, откуда ему открылось величественное зрелище океана. Воздух был наполнен голубизной, зеркальная водная гладь казалась такой же безмятежной, как и небосвод, мелкие пенистые волны разбивались о берег: далеко–далеко виднелся корабль. Людо положил свой узел, скинул ботинки и сел прямо на песок. От запаха смолы и йода кружилась голова. Он обернулся назад и посмотрел на такой же бескрайний сосновый лес — другой океан, волны которого никогда не бороздил ни один корабль. По обе стороны от Людо тянулся пляж, такой бесконечный и гладкий, что его очертания терялись в голубоватой дымке. Повсюду стояла тишина — могучая, сверхъестественная, дышавшая в унисон с приглушенным рокотом прибоя. По небу разметались длинные жемчужно–серебряные облака, которые солнце пронизывало своими огнями; в южной стороне шквальный ветер низко над морем гнал свинцовые тучи, а на западе, где бриз очистил воздушные просторы, волны катились свободно, во всей своей красе.