Варшавское восстание и бои за Польшу, 1944–1945 гг. - [61]

Возможная реализация данной формулы означала бы ревизию границ, установленных Рижским договором 1921 года, но лондонских эмигрантов это не волновало. По их плану в Польше оставались бы Вильно, Львов и борисовские нефтерайоны, все то, что давно уже находилось в составе СССР.

Это было политической программой лондонцев, не желавших отказываться от своих претензий на власть в стране.

Теоретически все выглядело прекрасно — очень патриотично и красиво, но в августе 1944 года, когда Красная Армия подошла к Висле, это было просто несерьезно. Подобная позиция, да и само такое правительство — лондонское в большинстве — Москву совершенно не устраивало.

То же относилось и к границе. Хотя польские эмигрантские деятели и отступали от фундаментальных принципов рижской границы, Сталин неизменно оставался на принципах границы по линии Керзона, как и было решено на Тегеранской конференции. Эта линия должна была стать основой для проведения новой границы.

Естественно, подобный меморандум лондонских эмигрантов был отброшен и советским правительством, и ПКНО на заседании 15 сентября 1944 года.

* * *

«Польскому Лондону» надо было найти ответственных за разгром восстания. Военных трогать не следовало, они все герои, это видно по награждению генерала Бура. Искать надо было, прежде всего, среди политиков. И здесь на прицеле оказался сам премьер-министр эмигрантского правительства Миколайчик.

Свои же лондонцы обвинили его в «политике капитуляции» перед Москвой.

Он ответил соратникам весьма жестко: «Если не наступит улучшения польско-советских отношений, они могут наступить без нас». Видимо, что-то начало проясняться в его голове…

И добавил, что все — в том числе и поляки — должны считаться с тем фактом, что в идущей войне Россия оказалась победителем, «и если кто-то называет это капитуляцией, то, одновременно, он должен считаться с тем, что с Советской Россией нам как народу нужно будет жить и сотрудничать, и это реальность, которой мы не хотим видеть».

И заключил тоном, полным иронии: наблюдая некоторых лондонских поляков, можно подумать, что «они хотели бы поехать в Польшу на готовое или же оставаться в эмиграции».

Среди тех, кто обвинял Миколайчика в капитуляции, был и главный вождь — генерал Соснковский.

14 сентября 1944 года он писал генералу Андерсу (который тоже находился уже почти месяц в Лондоне, и писать что-то было совсем не обязательно. Но ведь для истории должен был остаться документ; Соснковский очень об этом заботился, считая себя фигурой исторической), что «Пан Миколайчик будет продолждать свою политику капитуляции». Англичане же «не только стопроцентно поддерживают Миколайчика, но и инспирируют его покорную политику по отношению к Советам».

А сейчас следует избегать всего, чтобы не быть втиснутыми в советские объятия. И он не исключал, что если «настоящая английская политика будет продолжаться, наступит острый конфликт между польским пониманием и английским государственных интересов».

5 октября 1944 года Черчилль и Иден отправились в Москву. Англичане предупредили Миколайчика, что его в любой момент могут пригласить в советскую столицу. Так и получилось.

Сталин и Черчилль без труда договорились, и 12 октября в Москву прилетел Миколайчик. Накануне, 11 октября, в Москву прибыли Берут и Грабский — представители «люблинского» правительства.

В «польском Лондоне» считали, что основой переговоров должен стать меморандум от 29 августа. Поляки имели много встреч между собой, со Сталиным и англичанами.

Но уже 13 октября Миколайчик понял, что меморандум от 29 августа, ввиду пограничных вопросов и отсутствия упоминания о ПКНО, для Кремля неприемлем.

А из выступления Молотова поляку стало ясно, что в Тегеране президент Рузвельт совершенно согласился с линией Керзона. Англичане при этом не протестовали, не сделал этого и присутствовавший при переговорах американский посол Гарриман. (В письме к Гарриману от 17 октября Миколайчик назвал информацию Молотова «потрясающей неожиданностью».)

Черчилль несколько раз высказывался по поводу линии Керзона, которая — по его мнению — соответствовала обоснованным претензиям Советского Союза и, в соединении с польскими приобретениями на западе и севере страны, давала возможность создать основы «для солидного и настоящего государственного здания, в котором польский народ сможет жить и развиваться в безопасности, благосостоянии и свободе».

Вернувшись в Лондон, Миколайчик сообщил членам своего правительства, что «в вопросе наших восточных границ мы стоим перед общим фронтом великих держав. И ни одно из них и пальцем не пошевелит в защиту наших прав на востоке».

В конце он заявил: «Перед нами голая действительность. Без признания линии Керзона и «формального уважения ПКНО невозможно уладить польско-советские отношения».

В случае же согласия на линию Керзона, имеется возможность получить гарантии Англии и СССР по вопросу присоединения к Польше Восточной Пруссии (без Кенигсберга), Данцига, Щецинского Поморья по Одру и дальше на юг земель, расположенных вдоль Одры, а также всей Силезии».

По мнению Черчилля, отказ от признания линии Керзона будет «убийством для правительства, народа и его независимости. И гражданская война не дает никаких шансов для лондонских поляков, поскольку люблинский комитет имеет за собой Красную Армию». Это была весьма правильная и трезвая оценка ситуации.