Варианты Морозова. Стеклянная стена - [24]

— А формулировка? — кадровик наклонился над книгой и уперся в страницу ручкой.

— Вы спите? — съязвил Зимин. — Кажется, ситуация предельно ясная.

— Значит, за отсутствие на работе без уважительных причин, — сказал с удовлетворением Пелехов. — Попросту за прогул.

— Так и пишите! — приказал Зимин. — Что еще?

Пелехов задумчиво глядел на него.

— Ну что еще? — воскликнул Зимин, — Удивляюсь, как можно спать с открытыми глазами!

— А формулировка на Морозова? — спросил Пелехов. — Он не прогуливал. Я так понимаю, нужна убедительная формулировка.

— А при чем здесь Морозов? — охнул Зимин. — С Морозовым мы уже все выяснили. Откуда вы взяли, что Морозов… Нет, Василий Иванович… — И Зимин махнул рукой и засмеялся.

Глядя, как хорошо и славно он смеется, нельзя было не улыбнуться. Но это был короткий смех, вырвавшийся у измученного человека.

Дубоватый служака Пелехов тоже улыбнулся. На его гладком лбу появились бледные пятна.

В столе начальника шахты под коробкой с леденцами лежало заявление Бессмертенко: «Прошу уволить меня от занимаемой должности по причине тяжелой болезни инфаркта миокарда».

Некем было закрывать брешь, которая открывалась на втором участке с уходом Бессмертенко. «Где мои тридцать лет?» — спросил себя Зимин. Некем было закрыть брешь. Тимохин? Оказался набитым дураком. Еще можно было попробовать поставить его начальником второго, только вряд ли выйдет что-либо путное. Зимин не станет подавать своим инженерам лишний повод для упреков в беспринципности. «Где мои тридцать?»

Других кандидатов не было. Следовало их срочно найти. Это занимало Зимина даже больше, чем недовыполнение плана. С планом было ясней ясного, чудес не бывает.

«Я сам возьму второй! — решил он. — Тут некому доверить. Потом все образуется само собой».

Он заглянул в свое прошлое. Его охватило предчувствие большого дела, и дремлющее честолюбие забилось, рождая химерические надежды и рисуя в воображении картины аврала, победы и награждения.

Пятиминутка продолжалась. Разбирательства окончились, за ними последовала перепалка начальника третьего участка Аверьянцева с Грековым. Белокурый крупный Аверьянцев встал, хотя это не было принято на подобных собраниях, и, отчетливо произнося каждое слово и подчеркивая свое самообладание, в которое трудно было поверить, сказал, что у него нет резцов для комбайна, и если Греков с ним не поделится, то он не ручается за плановую добычу.

Греков вскинул голову и дерзко улыбнулся. Все знали, что победитовые резцы — дефицит и что Аверьянцев ничего не получит.

— Игорь, я тебя по-человечески прошу поделиться! — сдержанно рявкнул Аверьянцев. — Ты только за август трижды выписывал резцы, а мою заявку похерили со страшной силой. Чем ты лучше нас?

— Я бы с удовольствием, Андрюша, — ответил Греков. — Да нету. Сам сижу, как мартышка с голым задом. — Он развел руками. Его горбоносое лицо осветилось ласковым снисходительным выражением. Греков как бы говорил: «Хочешь скандалить — продолжай. Ты знаешь, чем это кончится. Я не лучше тебя, а ты не хуже других. Но я удачливый, вот где собака зарыта. Кто-то ведь должен быть первым».

Аверьянцев покачал головой и с угрозой вздохнул.

Тимохин наклонился к Морозову:

— Ну спасибо тебе, Костя. Еще вспомнишь этот денек!

— Сам виноват, — буркнул Морозов.

— С тобой все ясно, — сказал Тимохин. — Только не забывайся: твои игры в красивые дела уже кончились.

Он имел в виду развал клуба «Ихтиандр» и тот тупик бесцельности, в котором оказался Константин.

Морозов же после такого обобщения вспомнил, что злополучный мотор отправлял в шахту Тимохин, но прикрыл глаза и усмехнулся своему желанию ответить пакостью на пакость.

— Сергей Максимович! — сказал Аверьянцев. — Вот вы смотрите на меня и думаете, какой же Аверьянцев склочный мужик. А мне за шахту обидно! У Грекова все, у меня — ничего. Весь дефицит, порожняк, ну все на свете! А у других? Мы что, сироты казанские?

Морозов видел, что Аверьянцев прижимал Зимина к стенке. Грековский участок считался лучшим и обслуживался в первую очередь, до сих пор на это правило никто открыто не покушался: Греков дружил с Зиминым.

Среди своих коллег, горных инженеров, Морозов выделял начальника третьего участка Аверьянцева. Аверьянцев работал на шахте с восемнадцати лет, начинал электрослесарем, выстрадал шесть лет вечернего института, и не было у него других интересов, кроме производственных. Его послужной список сиял благодарностями, полученными за рационализацию. Аверьянцев был надежным товарищем и работником. Обязательность — первая черта порядочного человека — определяла, пожалуй, всю его натуру. Но еще было в Аверьянцеве главное, что поднимало его выше простого службиста.

Воспитанный во времена, когда обществом руководили идеи быстрых преобразований, Аверьянцев считал, что хорошие порядки в производстве найдут хороших работников, что это случится очень скоро, и, действуя в духе своих умонастроений, оставил бригадирство в крепкой бригаде, взяв отстающую. Он достиг с ней сверхплановых рубежей, потом стал начальником участка, но годы прошли, одни идеи сменились другими, а ожидаемые чудеса не свершились.