Вариации на тему - [6]

— Где же справедливость, о великий, бессмертный Алишер Навои! Не ты ли пел: На голове она несла виноградную гроздь и кувшин старого, как мир, вина…

СОГЛАСИЕ

И слух и взор радует семья Каркласов. Для матери и для отца нет ничего важнее воспитания детей. Оба прекрасно понимают, что воспитывать следует не с помощью сухих назиданий и нудных поучений, а на живых примерах. Оба прекрасно сознают, что их воспитательные методы должны не противоречить друг другу, а словно два ручейка сливаться в единый поток и слаженно журчать в общем русле… О нет, не сразу удалось Каркласам достигнуть такого согласия — в прошлом всякое случалось. Зато теперь! Теперь, как я уже говорила, гармония их семьи ласкает и слух и взор.

Воспитывать принимаются они с раннего утра.

— Снова ты поленился сделать утреннюю зарядку, сынок, — тихо, вполголоса сетует Карклене. — Неужели тоже хочешь превратиться в слабака, который еле ноги волочит? — Она тактично отводит взгляд от табуретки, на которой сидит Карклас.

— Доченька, — чуть ли не шепотом ласково заводит Карклас, — зря ты на завтрак пироги уплетаешь! Возьми-ка лучше корочку черного хлеба — поздно будет садиться на диету, когда превратишься в гору теста. — Он изо всех сил старается не задеть глазами фигуру жены.

— Мальчик мой, — еще тише и ровнее говорит Карклене, — снова нашла я у тебя в кармане сигарету. Неужто и ты будешь отхаркиваться на каждом шагу, хрипеть, как старый ворон? Неужто хочешь постоянно сплевывать сквозь желтые от никотина зубы, и жене даже стыдно будет куда-нибудь пойти с тобой?..

Процесс воспитания нарушает резкий телефонный звонок.

— Запомни, доченька, — начинает отец семейства, когда жена наконец кладет трубку, — нет ничего отвратительнее длинного женского языка! Это же сущий ад для дома. Теперь женихи пошли похитрее, чем в мои времена, бегут от болтушек как от чумы.

— Не пропадай до ночи! — наставляет мать сына, заботливо поправляя на нем шарфик. — Перегуляешь в молодые годы, начнет из тебя до времени песок сыпаться…

— Взгляни-ка на себя, — подталкивает дочку к зеркалу отец. — Разве так можно? Дома тоже надо выглядеть красивой и аккуратной. Неужели и ты, едва зацапаешь муженька, сразу превратишься в общипанную курицу?

— Ай-яй-яй, детка, — ласково журит сына мать, — вон соседка сегодня снова жаловалась, что ты ее сына отлупил… Знаю, виной тому проклятая кровь твоего папеньки и всей его родни, но возьми себя в руки, сынок, пока не поздно! Ведь в отцовском роду не один на виселице кончил…

— Не терзайся, дочурка, — утешает отец, — что тебе в голову науки не лезут. Это гены твоей мамаши. Вся ее родня — одни неучи да знахари!

К вечеру старшие Каркласы едва ноги передвигают: воспитание — нелегкий труд, сколько сил отнимает, сколько здоровья! Они отправляются к себе в спальню, зажигают ночник и плюхаются на старую, широкую кушетку… Усядутся и тупо воззрятся на стену, где висит их фотография — из тех давних времен, когда их воспитательные методы еще не сливались в единый согласный поток, и поэтому снимок так и колет глаза.

— Повезло же тебе, — произносит Карклас осипшим от воспитания голосом. — Другой на моем месте давным-давно удрал бы куда глаза глядят! А я, дурак, мучаюсь, жилы рву, тащу свое ярмо…

— Одно мое святое терпение, — эхом откликается Карклене. — Другая давно бы тебя с пятого этажа сбросила, а я, идиотка, терплю, стиснув зубы…

И оба тяжело, но согласно вздыхают:

— Только ради детей!

РАЗВОД

Дожидаясь, пока его вызовут к судье, Карклас сидит в приемной и клюет носом. Всю ночь глаз не сомкнул — зато какую горячую речь подготовил! Какие железные аргументы нашел!.. Наконец секретарша просит его пройти в кабинет. Карклене уже здесь. Веки у нее припухли и глаза красные. Тоже небось ни минутки не соснула, готовилась смешивать супруга с грязью. Уж она-то скажет! Такие слова, такие аргументы выложит, что куда там Каркласу! Он холодно кивает жене и усаживается напротив.

Судья зачитывает заявления сторон: и муж и жена просят расторгнуть их брак. Потом поднимается Карклене. В предчувствии града обвинение, которые вот-вот посыплются на него, Карклас боязливо втягивает голову в плечи.

— Мы прожили, — начинает Карклене, — двадцать три года. Сына с дочкой вырастили. Ничего дурного о муже сказать не могу. — В голосе сдержанность и спокойствие. — Просто хотим жить врозь, каждый своей собственной жизнью. Поэтому убедительно прошу суд расторгнуть наш брак. — И она медленно, с достоинством опускается на свой стул.

Судья даже расплывается в улыбке: не часто приходится слышать в деле о разводе такие культурные речи, тем паче — из женских уст!

Наступает очередь Каркласа. Однако он продолжает сидеть, словно гвоздями к стулу приколоченный. В душе творится нечто неописуемое — там все кипит, булькает, бурлит. Вот змея! Мало того, что загубила всю его жизнь, так и тут исхитрилась перца сыпануть и горчичной помазать. Разве выдашь теперь заранее подготовленные филиппики?! Да ведь он бы прямо злодеем выглядел, а она, ханжа этакая, сидела бы святой страдалицей, потупив взор… Ну, погоди!

— Все, что тут было сказано… истинная правда, — через силу начинает Карклас. — Только не двадцать три года мы прожили, а больше: двадцать три и семь месяцев. — На его губах появляется трогательная улыбка великомученика. — Детей в люди вывели. Дай бог каждому так честно выполнить свой долг по отношению друг к другу, как мы выполнили. А теперь — хватит, — заканчивает он крепнущим голосом выздоравливающего больного и опускается на стул.