Варфоломеевская ночь: событие и споры - [60]

. Отман рисует жуткие картины: чернь, воспламененная грабежом и насилиями, держа в окровавленных руках оружие, не прекращает воровство и резню, не щадя ни старцев, ни женщин, ни детей[347]. Вслед за резней следовал грабеж, и "400 домов было разграблено". То есть идейно-политическое значение и цели католиков благодаря подобному мотиву резко снижаются, активность деклассированных элементов позволяет автору сделать вывод: "Убивать людей, лишать их жизни без суда и причин — дело разбойников"[348]. Но ему приходится оценить и позицию власти; Екатерина Медичи для него — пособница и вдохновительница убийц, но о короле Отман высказывается более осторожно; главную вину его он видит даже не в жестокости, а в предательстве доверившихся ему людей и коварстве; он сравнивает его с другими государями: с его точки зрения, даже Сицилийская вечерня или казни Митридата не могут идти в сравнение, поскольку "другие государи направляли свою жестокость против людей, не желавших признавать их государями, а здесь король выступил против своих граждан и прирожденных подданных, которые подчинялись ему в силу верности и лояльности, а не из страха"[349]. К сочинению было приложено и другое: для сравнения давалось описание жестокости и коварства Кристиана II Датского во время Стокгольмской Кровавой бани, и клеймо тирана переносилось на Карла IX. Вывод был ясен — "имя государя обесчещено постыдным предательством", "Варфоломеевская ночь — нарушение законов нации", "нация обесчещена, запятнана двумя мерзкими пороками — коварством и жестокостью"[350].

Именно здесь подобраны самые страшные детали резни (примеры брались не только в Париже) — 100 тыс. зарезанных, измывательства над детьми, надругательство над трупами (расчленение тела Колиньи), бросание беременных в реку, избиение младенцев, сжигание заживо на кострах… На страшном огненном и кровавом фоне вырисовываются фигуры ничтожеств-убийц и коварного предателя короля. Так был создан миф о "холокосте", обусловленном сугубо низменными мотивами[351].

Но мартирологический элемент в этом сочинении не мог присутствовать в полном объеме — принцип мартирологии требовал героя-мученика, и этот миф был создан в биографии Колиньи. Его жизнь излагается в традициях агиографической литературы. Прежде всего следует отметить тезис о преображении человека после принятия им веры истинной — из распущенного вольнодумца он превращается в сурового аскета, почти святого, вызывая всеобщее уважение и поклонение[352]. Образ Колиньи наделен всеми социальными добродетелями: справедливостью, авторитетом, мудростью, ясным умом, воинской и гражданской доблестью[353]; описание его смерти (а Отман не имел сведений от свидетеля — пастора Мерлена, как С. Гулар) показывает величие и торжество духа, достойные венца мученика, резко контрастируя с суетой католиков в данной сцене.

Отман пытается дать и антигероя — Гиза, подчеркивая низменность целей и действий. Гиз-тиран "преследовал короля, взяв оружие в руки, возмутил государство и полностью нарушил всякое божественное и человеческое право"[354]. При этом сопоставлении автор так стремится возвысить мученика и разоблачить Гизов, что теряет всякое чувство меры, искажая всю историю войн: "Нельзя было найти более легкое средство вернуть королевство и уничтожить род Валуа, чем истребить гугенотов, защищавших его"[355]. Вся вина лежит на Гизах, Екатерине Медичи, их поддерживавшей по злокозненности своей натуры, а "Колиньи питал жалость к своему народу и его страданиям"[356].

В этой картине Отмана в целом был изменен только один штрих: Гиз не мог противостоять как антигерой мученику; на эту роль требовалась более крупная фигура. Поэтому завершает становление мифа памфлет о Екатерине Медичи[357]. Ее образ дан как само исчадие ада — преступница-итальянка, узурпатор, отравительница и даже колдунья; "славная ученица своего Макиавелли" и флорентийка ненавидела знать и "желала искоренить головы всех тех, кто мог законно противостоять нашим злым замыслам, тех, кто не мог нам помочь в злодействах и предательствах"[358].

Уже на следующий год после Варфоломеевской ночи можно говорить о формировании ведущих идей и концепции протестантского мифа в целом и мифа о Варфоломеевской ночи в частности — идея борьбы правительства против собственного народа, ксенофобия, мученичества за веру, дискредитация организаторов резни, низменность побуждений и статус убийц. В мифе широко использовались мартирологические мотивы, приемы контраста и преувеличения, идеализации или компрометации персонажей. Эмоциональный накал и обличительный пафос были вполне искренни, публицисты были убеждены в своей правоте, и их версия казалась современникам (особенно в других странах) убедительной. Так сформировался миф о Варфоломеевской ночи, созданный протестантскими публицистами и увлекший многих деятелей художественной культуры.

Совращение и бойня: "Королева Марго" Патриса Шеро >Моше Слуховски

Фильм Патриса Шеро — уже пятое воплощение на экране романа Александра Дюма о Маргарите Валуа. В 1910 г., спустя всего десять лет после выхода первого исторического кинофильма, французский режиссер Камиль де Морлон создал первую версию "Королевы Марго". Последующие появились в 1914, 1920, 1954 (с Жанной Моро) и 1961 гг.