Варфоломеевская ночь - [143]

Чтобы понять все это, Марго потребовались считанные секунды.

— Скорее! — закричала она своим несостоявшимся попутчикам. — Убирайтесь к себе, чтобы и духу вашего здесь не было! Да не забудьте переодеться и снять маски, Нансе может зайти в любую минуту! Два идиота! Вы похожи на Исава и Иакова; жаль только, что у одного из вас нет чечевичной похлебки.

Войти обратно оказалось гораздо легче, чем выйти и, едва прозвучало сравнение незадачливых беглецов с библейскими героями, как они оба уже летели стрелой каждый к своим покоям.

Подошел Нансе со стражниками и подозрительно оглядел сначала карету, потом Марго. Слегка поклонился ей, в ответ получил легкий кивок и самую доброжелательную и милую улыбку. И все же, одолеваемый сомнениями, он открыл дверцу и заглянул внутрь кареты.

— С каких это пор, Нансе, стали обыскивать экипаж сестры французского короля? — надменно спросила Марго. — Быть может, вы заглянете еще и под юбку королевы Наваррской в поисках мятежников?

Нансе повернулся к ней:

— Таково распоряжение короля или, вернее, таково желание королевы-матери Екатерины Медичи, мадам.

— Такие указания даны только вам? — небрежно фыркнула Марго.

— Отнюдь нет. Отныне это имеет право сделать и командир стражи, стоящей у ворот замка.

— Хм! Вот еще, — передернула плечами Маргарита.

Нансе поклонился и отошел.

Так глупо и бесславно закончилась еще одна попытка пленников освободиться от бдительного ока Екатерины Медичи.

Глава 8 Последние друзья короля у порога вечности

А Карл IX тем временем чувствовал себя все хуже. Туберкулез, которым он давно уже болел, перешел в последнюю стадию. Постоянные кровотечения через волдыри по всему телу, иначе называемые подкожной геморрагией, окончательно уложили его в постель и отняли последние силы вместе с кровью, которой оставалось лишь на несколько дней жизни. Его кормилица, не отходившая от его постели вот уже два месяца кряду, регулярно прикладывала к его телу влажные тампоны, пропитанные лечебным бальзамом, но когда убирала руку, то не показывала их, чтобы он не видел, как они пропитывались кровью. Он зачах и весь высох, будто растение, которое давно не поливали, и стал похож на дряхлого старца.

Временами на него находило умопомрачение, он переставал узнавать тех, кто подходил к нему, будь то даже мать или сестра, и уже мало что помнил. Придворные, толпящиеся в коридорах замка и знающие все о болезни короля, вздыхали и сокрушенно покачивали головами, уповая на провидение. В день казни обоих коноводов герцога Алансонского они, собравшись в группы по два-три человека, говорили друг другу:

— Карл безумен и ничего не помнит, он не узнает уже ни мать, ни сестру. Вряд ли он вспомнит завтра об этой казни. Я не удивлюсь, если утром он позовет к себе Ла Моля.

— Второго Клавдия нам не надо. Того отравили; этот, даст бог, сам умрет.

— Все в руках Божьих.

— Это кровь безвинно убиенных выступает на нем, взывая о мщении.

Его мать тщетно вопрошала своих некромантов, астрологов и колдунов и занималась черной магией — ничто не помогало ей спасти сына. Отчаявшись, она решилась на последнее средство, весьма действенное, как ее уверяли, и нередко помогавшее тому, кто к нему прибегал. Некий мудрец, член одной из религиозных сект, общавшийся вместе со своими коллегами, по его словам, с самим сатаной, посоветовал ей обратиться к оракулу «кровоточащей головы». Но при этом прибавил, что, если, невзирая на это, человек все-таки умрет, то его голову необходимо сразу же отрезать, ибо дух сатаны, вселившийся в тело покойника, будет преследовать других его родственников и насылать на них дьявольские чары, но тотчас исчезнет, едва нарушится связь головы с телом. При этом колдун заверил ее, что в живом теле дух сатаны поселиться не может.

И королева-мать дала согласие на этот сатанинский обряд, в котором должна была участвовать она сама.

Темной ночью ее привели в часовню Сен-Мартен, как раз туда, где неподалеку лежали в земле отрубленные головы Ла Моля и Коконнаса. Монах-францисканец, присутствовавший при этом, прочел так называемую «черную мессу» — воззвание к дьяволу и его чарам, способным излечить неведомую болезнь. При неверном свете от колеблющегося пламени факелов, которые сатанисты держали в руках, «мессу» отслужили перед изображением дьявола с рогами, положив на пол перевернутый крест. Затем монах, читавший «мессу», «освятил» ладонями и заклинаниями две облатки, положенные по обе стороны креста — одну, черную, слева; другую, белую, справа. Женщина-сатанистка, одетая в монашескую рясу с капюшоном на голове, развернула сверток, который другой монах рядом с ней держал в руках. В свертке оказался мирно посапывающий младенец с розовым личиком. Его разбудили, он открыл удивленные глаза и с тревогой посмотрел сначала на женщину, потом на монаха. Ему засунули в рот белую облатку и заставили проглотить, причем младенец едва не поперхнулся и от этого заплакал. Его успокоили и поднесли к алтарю — некоему подобию маленького эшафота, к которому вело несколько ступенек. Женщина развернула сверток до конца, сняла последние одежды с ребенка и положила голого младенца на самую верхнюю ступень. Малыш удивленно воззрился на нее и засучил ручками, часто перебирая пальцами. Видимо, ему не понравилось, что его спина оказалась на твердом и холодном дереве. И он снова собрался закричать, но не успел. Монах, который до этого держал его на руках, вытащил нож с широким тяжелым лезвием и одним ударом отсек ему голову. И веки ее медленно опустились, навсегда скрыв под собою глаза, так рано познавшие жестокий мир взрослых. Когда вся кровь вытекла, голову положили на стол, где лежала черная облатка и по обеим сторонам которого стояли два монаха с горящими лампадами в руках. Затем все вместе они стали читать заклинания и вызывать демона из преисподней, дабы он смог устами детской головы произнести пророчество, предсказывающее то, что было известно только ему одному. В мертвом молчании прошла минута. Потом еще одна. Наконец, в этой самой гнетущей тишине, нарушаемой лишь потрескиванием факелов, мертвая детская голова сказала несколько слов. Екатерина прислушалась, но не поняла их. Голова говорила латинским языком, но столь невнятно, что невозможно было разобрать сказанное. Монашка-сатанистка с ужасом уставилась на капельку крови, вытекшую из уха младенца и упавшую на стол. Ее взгляд встретился со взглядом монаха. Тот тоже посмотрел на эту расплывшуюся каплю. Видимо, она и помешала голове членораздельно произнести слова. И все же монах успокоил Екатерину: