Варфоломеевская ночь - [127]

Друзья вкратце рассказали, что случилось.

С минуту все молчали, глядя друг на друга.

— Ну и что же? — произнес король. — Как бы там ни было, но никто не сможет доказать, что имеет место заговор с целью побега. Пусть мадам Екатерина пожалует сюда и убедится. Мы выразим ей верноподданнические чувства и расцелуем в обе щеки, пожелав ей спокойной ночи.

— А что ты скажешь по поводу боевой готовности? — спросил Конде, усмехнувшись.

— Скажу, что нам не спится.

— Всем до единого?

— Да. Мало ли о чем нам хочется поболтать.

— И это в ночь перед королевской охотой, сборы на которую начнутся с рассветом!

— Мы ответим ей, что выспимся днем.

— Прекрасно. Ну, а что ты скажешь, когда она подведет тебя к окну и укажет на сотню всадников во дворе под предводительством Тюренна и Торе, ожидающих своего короля?

Генрих вздохнул, скрестил руки на груди и, нахмурившись, уставился в окно.

Внезапно двери раскрылись и в комнату вошел Матиньон. Все взоры устремились на него. Он подошел и остановился возле столика, не поднимая глаз. Ладони его были сжаты, лицо бледно, желваки на скулах играли, из груди вырывалось порывистое дыхание. Он молчал. Лицо выражало скорбь. Зубы, казалось, можно было разжать только с помощью лезвия ножа.

— В чем дело, Матиньон? — спросил Конде. — Где ты был?

— У любовницы, — глухо произнес Матиньон.

— У Паолы Минелли? Но зачем? Ты рассчитывал, что она во всем признается тебе?

Вместо ответа Матиньон разжал кулаки. Его пальцы и ладони были в крови.

— Я заставил ее сделать это, — ответил он.

— Ты убил ее, Матиньон? — воскликнул Конде. — Этим ты навлек еще большую беду!

— Нет, принц, — ответил старый воин. — Я подумал точно так же и не стал этого делать, хотя и следовало бы.

— Откуда же кровь на твоих руках?

— Я попросил ее рассказать мне о том, что она делала у Медичи, когда мы расстались.

— Что же она ответила?

— Сказала, что сразу же отправилась к себе и у королевы не была. Зная, что она лжет, я повторил свою просьбу, взывая к ее чувству любви ко мне, но она и в этот раз смолчала. Тогда я перешел к решительным действиям и избил ее, как собаку. Лицо ее было все в крови, на голове я выдрал у нее клок волос и, кажется, сломал ей левую руку. Но я добился своего: она рассказала мне то, что я и хотел услышать.

— Она действительно была у старой королевы и сообщила о наших приготовлениях? — спросил Генрих Наваррский.

— Да, сир.

— Это значит… — начал Генрих и замолчал.

За него закончил Конде:

— Это значит, что нам всем надо раздеваться и ложиться в постели. Не такова Екатерина, чтобы пропустить мимо ушей сообщение, от которого за доброе лье отдает заговором. Уверен, что она уже приняла необходимые меры, а завтра нас всех запрут в какой-нибудь крепости. Например, Бастилии или Венсене, откуда нам вовек не выбраться.

— И все же мы неподсудны, потому что нет прямых доказательств нашей измены, — упрямо возразил Генрих.

— А эта Паола? Да ведь она тотчас помчится к своей госпоже и расскажет ей о тех зверствах, что учинил ее любовник!

— Не расскажет, — произнес Матиньон. — Я пообещал ей, что убью ее, если это случится. А когда она, вся в слезах, спросила меня, что ей ответить на вопрос о том, кто ее так разукрасил, я посоветовал сказать, что она оступилась в потемках и упала с лестницы, когда возвращалась от королевы-матери.

— Хм! Любопытно! — рассмеялся Генрих Наваррский. — Что же она ответила на этот раз?

— Она поступила как истинная женщина, к тому же итальянка. Она, рыдая, бросилась мне в ноги и стала умолять не лишать ее своей любви, уверяя, что на все согласна.

— Ну, а ты? — теперь уже живо заинтересовался Конде.

— Я повторил свою угрозу и обещал подумать о наших с ней дальнейших отношениях. Она успокоилась и поклялась мне на кресте, что отныне станет любить меня еще сильнее, потому что теперь только увидела во мне настоящего мужчину, и что у них в Италии любят только так и не иначе.

— Сначала набьют морду, а потом требуют признаний вечной любви? — воскликнул юный король и расхохотался. Хороши же нравы у итальянцев.

— Сир, не время веселиться, — подал голос Лесдигьер. Через час к воротам замка подъедет конный отряд Монморанси. Что следует нам предпринять в этой обстановке, когда мы в неведении о том, какие меры приняла Екатерина Медичи?

Генрих только хотел ответить, как в комнату ворвался весь взволнованный и трепещущий герцог Алансонский. Глаза его лихорадочно перебегали с одного лица на другое, пальцы рук тряслись, поза выражала нерешительность и испуг. С ним вместе были Ла Моль и его приятель Коконнас.

— В чем дело, кузен? — с оттенком юмора спросил Конде. — Вы выглядите так, будто за вами гонится матушка в сопровождении сонма Эриний и самого Эмпуса.

— Не время шутить, Конде! — дрожащим голосом воскликнул Франциск Алансонский. — Выгляните в окно! Они уже здесь и они ждут нас!

— Они? Кто это «они»?

— Тюренн и Торе!

Конде и за ним остальные, исключая Генриха Наваррского, бросились к окну. Внизу, действительно, освещаемые факелами, стояли конные группы всадников, растянувшиеся по периметру вдоль всего здания. Это были швейцарцы, Конде сразу узнал их по металлическим шлемам и кирасам. Теперь сомнений быть не могло: мадам Екатерина приняла контрмеры, что означало полный провал их плана.