Вампирский Узел - [140]

27

наплыв

…вдалеке — грохот взрыва. Отблески пламени на снегу цвета близящегося рассвета.

— Не оглядывайся, — сказал Пи-Джей Терри. — Давай поднимай эту проклятую штуку, я один не справлюсь.

Терри взялся за палки, на которых было натянуто одеяло. Носилки, которые Пи-Джей соорудил для Брайена. Брайен так и не пришел в сознание.

— Мне холодно.

— Да, мне тоже. Давай, потащили.

Они подняли носилки с Брайеном со снега.

— А откуда ты знаешь, как эта штука делается?

— Это травва, дубина. Трав-ва. Шошоны пользуются такими, когда переносят лагерь в другое место. Я таких, хитростей знаю навалом. Мама меня научила.

— А куда мы идем?

— Наверное, в резервацию.

— И как мы туда доберемся, по-твоему? Блин, опять снег пошел.

— Мой народ знает много чего полезного, — продолжал Пи-Джей. Терри ни разу не слышал, чтобы Пи-Джей говорил вот так. Нет, он частенько заводил разговоры о том, что ему бы хотелось пожить в резервации и, может быть, поселиться там навсегда, но теперь в его словах появилась уверенность, которой не было раньше. — Я знаю, как построить из снега хижину, которая будет хранить тепло. Я знаю, как надо охотиться на зверей. Правда, я никогда не охотился, но я, наверное, смогу сообразить, как это делается.

— А с ним чего? Вдруг он умер?

— Он не умер.

— А если умрет?

— Мы его похороним.

— А если… ну… твоя мама… она ведь его укусила…

— У нас есть колья.

— Ага.

Ветер дул прямо в лицо. Согнувшись, они пошли вперед — сквозь снег. И хотя было ужасно холодно, его горе как будто растаяло в обжигающем жаре. У них за спиной полыхал лес. Это было красиво, очень красиво. И отсюда было не видно, что весь город охвачен пламенем и безумием.

— Мы уцелели, — сказал Пи-Джей, но без радости. И издал дикий крик, который тут же затерялся в пронзительном вое ветра.

наплыв

К концу зимы железная дорога вновь станет пригодной для езды. К обожженным руинам станции в Узле подойдет поезд. Это будет ночью, на небе будет светить луна, и если кто-нибудь из пассажиров выглянет в окно, он увидит обугленные останки сгоревшего города. Зрелище будет весьма колоритное, хотя и унылое. Даже гнетущее. Лунный свет отразится в миллионах осколков битых зеркал, которые осыпались в горы после того, как сгорел особняк. Лунный свет ляжет бледными бликами на потускневших петлях в пустых дверных проемах, засверкает на боках опустошенных игровых автоматов, сваленных в кучу в конце Главной улицы. Но скорее всего никто не посмотрит в окно. Все пассажиры поезда будут спать. Узел — тихая станция. Здесь редко кто сходит или садится в поезд.

Однако на этот раз в поезд сядут сразу трое новых пассажиров. У них будет отдельное купе первого класса. Только для них троих. Женщина средних лет, крепкий старик и молоденький мальчик с нежным, почти девичьим лицом. Может быть, наш гипотетический пассажир — тот, который не спит и глядит в окно — заметит, что их бледные лица странно светятся в темноте. И он, ясное дело, решит, что все дело в изменчивом лунном свете.

Когда наша тройка сядет в купе, они заведут разговор, но не на том языке, на котором говорят люди. Это будет язык ночи, который мы, смертные, воспринимаем как стрекот цикад, или как волчий вой вдалеке, или как шелест ветра в ветвях. Но даже если бы мы понимали их темный язык, мы все равно не смогли бы проникнуть в смысл этого загадочного разговора. Однако наш гипотетический наблюдатель, более или менее знакомый с ночной речью и не считающий, что подслушивать — это плохо, мог бы услышать примерно следующее:

— Это была замечательная история. Очень красивая. Жалко, что нельзя пережить ее снова, с начала.

— А ведь я рассказал далеко не все. Карла. На самом деле там было еще столько всего… Например, как мы ссорились с Караваджо… в Риме, на площади под дождем… или как я пил кровь из изящной ножки китайской императрицы.

— Выдумки. Все это выдумки.

— Правда, друзья мои, это всего лишь превалирующий процент наших личных иллюзий…

— Огонь погас. Теперь я успокоился.

— А куда мы теперь направляемся?

Не важно, кто из них что говорит. В каком-то смысле эти трое — одно существо. Они существуют в другом срезе реальности.

Но пусть они и ушли за пределы, пусть они поднялись на иной уровень, на еще один оборот колеса бытия, они отнюдь не похожи на умудренную и серьезную троицу. Они будут много смеяться. Их глаза будут гореть (но не так, как горят человеческие глаза, а так, как сверкает ночная роса в лунном свете); их улыбки будут веселыми и беззаботными, и смертоносные клыки вовсе их не испортят. И если кто-то из них на мгновение загрустит, если задумается о том, что уже было и что еще будет, остальные его утешат и ободрят. Потому что даже мертвые знают, что такое любовь.

— Я была в этой истории Сивиллой, а Стивен — Магом?

— А доктор Швейц? А Синяя Борода? А Пото? А Жанна д’Арк?

— Может быть. А может быть, все дело в том, что эхо этих персонажей, их отголоски во времени, зацепили вас сильнее, чем всех остальных.

— Мне кажется, что они все — в нас.

— Даже Синяя Борода.

— Узнать в себе Синюю Бороду…

— Не побояться открыть последнюю дверь…

— Есть начало мудрости.

— Так куда же мы едем?