― Я монотрофный сыроед. Это особый, очень строгий вид вегетарианства, когда пища принимается сырой и только один вид за раз. Зато можно есть без ограничения количества, сколько угодно. Это и есть моя особая диета.
Это был удар, который она не могла пережить. Не вампир, а жалкий задрот-вегетарианец! Плеснув ему в лицо имбирный компот, она вскочила и выбежала на улицу, давясь слезами. Этот проклятый урод посмеялся над ней, прилюдно унизил ее и растоптал ее заветную мечту! Она ненавидела его! Потом она бежала, не разбирая дороги, пока не очутилась здесь, в сквере недалеко от станции «Чистые пруды».
Ее печальный рассказ был окончен. Она замолчала, хлюпая носом и вытирая слезы.
― Как ты сказала? ― переспросил старик. ― Моно… что?
― Монотрофный сыроед! ― выкрикнула девица с отвращением. ― В википедии посмотри, дед! Хотя, ты ведь в интернете не шаришь?
Старик виновато покачал головой.
― Да что я тут с тобой болтаю, ― зло сказала она, вытирая вновь побежавшие слезы его белоснежным платком, ― ты ж ни хрена не смыслишь в современной жизни.
― И все же, ― заметил старик, придвигаясь к ней ближе и наклоняясь, ― я не исключаю, что смог бы тебе помочь. С тем, что называешь обращением.
В неверном свете фонаря его зубы хищно блеснули.
― А ну, руки убери, дедуля! ― возмущенно крикнула она, стараясь привлечь внимание редких прохожих. ― К жене своей приставай, старый козел! Хотя, куда вам ― ей небось уже сто лет в обед!
― Вообще-то, всего четыреста двадцать девять, ― обиженно заметил старик. ― Этим летом исполнится. Но она у меня еще очень ничего…
Девица не слушала его. Она вскочила, сделала последнюю затяжку четвертой по счету папироски, одним глотком допила энергетик и швырнула банку в урну, но не попала.
― Одной ногой в могиле, а все туда же ― по девочкам! Не на ту напал, педофил! ― возмущенно выпалила она, и гордо развернувшись, зашагала в сторону Чистых прудов.
Старик остался сидеть на скамейке. Его лицо выражало крайнее изумление. Он покачал головой и задумчиво повторил: «Моно… трофный… сыроед.»
― Вот уж, поистине, диковинная диета, ― сказал он и снова повторил, стараясь запомнить: «монотрофный сыроед».
Представив сцену в ресторане, особенно финал с обливанием компотом, он против своей воли захихикал. Воображение рисовало ему лицо несчастного вегетарианца, привычных ко всему официантов и хохочущую публику, и он начал смеяться все громче. В конце концов он захохотал гулким потусторонним басом, от которого по коже притихших пар на соседних скамейках побежали мурашки. Давясь от смеха, старик запрокинул голову и вдруг… взлетел. Он оторвался от скамейки и медленно воспарил вверх, продолжая смеяться и заваливаясь от хохота на спину.
Его остановил фонарь. Стукнувшись об плафон головой, старик потер макушку, лег на спину и поплыл над сквером, оглашая окрестности низким зловещим смехом. Он летел, ярко освещенный фонарем, словно плыл по поверхности теплого ласкового моря. Потом он скрылся в темной листве. Бездомная старуха, караулящая пивные бутылки возле двух мужиков, от страха вжавших головы в плечи, боязливо перекрестилась. Откуда-то сверху донеслось: «Монотрофный… аха-ха… сыро… ед, господи, я этого не выдержу!..»
Хохот был слышен еще некоторое время, а потом растворился в городском шуме. Многие видели в тот вечер летящего по ночному небу элегантно одетого хохочущего старика. Он плыл по воздухе, не глядя перед собой, и бился головой об плафоны фонарей и дорожные знаки, а над Печатным переулком едва не запутался в рекламной растяжке.
Очевидцы утверждали, что это был самый настоящий, всамделишний вампир. Потом он якобы взмыл над крышами и исчез, отправившись парить над ночной Москвой в поисках очередной жертвы. Об этом даже была заметка в подвале первой страницы «Московского комсомольца». Но никто не поверил заметке и рассказам свидетелей ― ведь дело происходило в пятницу вечером, когда усталые офисные труженики заливают глаза разнообразными напитками в зависимости от достатка. И как, скажите, можно верить пятничным небылицам не вполне трезвых граждан?
