Вам вреден кокаин, мистер Холмс - [6]

Ужасная догадка поразила меня. Я вспомнил, во второй раз за вечер, что Холмс всегда говорил о профессоре Мориарти, когда оказывался во власти кокаина.

Я подкрался к креслу, где он лежал без движения, по-видимому, обессиленный, приподнял веки и снова осмотрел его зрачки. Потом я нащупал пульс. Он был неровным и слабым. Сначала я хотел снять с Холмса пиджак и посмотреть, нет ли у него на руках следов инъекций, но передумал: лучше было не делать этого, чтобы не разбудить его.

Возвратившись на место, я опять задумался. Мне и раньше было известно, что у Холмса бывает что-то вроде кокаиновых «запоев», длящихся по месяцу и больше. Все это время он колол себе семипроцентный раствор трижды в день. Многие читатели ошибаются, думая, что Холмс пользовался нашей дружбой для того, чтобы я, врач, мог доставать ему этот ужасный наркотик. Не так давно я даже слышал утверждения, что согласие снабжать Холмса кокаином было единственной причиной, почему он сносил мое общество. Не тратя времени на то, чтобы отвечать на подобные вымыслы, вздорность которых очевидна, позволю себе лишь заметить, что у него не было такой необходимости. Ни один из законов прошлого века не запрещал приобретать кокаин или опиум в любых количествах. А поскольку покупка не была противозаконной, то нежелание с моей стороны или, напротив, готовность доставать Холмсу кокаин не имели бы никакого значения. Во всяком случае, существуют многочисленные свидетельства, что я всячески пытался бороться с этой порочной и пагубной привычкой.

На какое-то время я добивался некоторого успеха, скорее даже не я, а моя сила убеждения в сочетании с началом нового расследования, в которое Холмс уходил с головой. Холмс жаждал деятельности, самые дерзкие и запутанные загадки были его стихией. Когда он был занят поисками, ему не нужно было прибегать к искусственным средствам. Насколько я знаю, он не пил ничего крепче вина за обедом — оно, за исключением огромного количества шега[5], было единственной слабостью, перед которой он не мог устоять, когда был занят.

Но головоломки попадались редко. Разве Холмс не жаловался, что преступному миру ужасно недостает изобретательности? «Злодеи измельчали, Ватсон», — говаривал он еще тогда, когда мы вместе обитали на Бейкер-стрит.

Неужели за то время, что прошло между затишьем в делах и моим переездом с Бейкер-стрит, Холмс вновь стал жертвой адского зелья — на этот раз безвозвратно?

Я не мог придумать никакой другой разгадки его поведения, если только та невероятная история, которую он мне сейчас поведал, не соответствует действительности. У Холмса было правило: надо отмести все допустимые объяснения, тогда оставшееся и есть правда, какой бы безумной она ни казалась.

С этой мыслью я встал, выбил трубку о решетку камина и, решив ждать, как станут развиваться события, накрыл неподвижное тело моего друга шерстяным пледом и притушил свет.

Не могу сказать точно, сколько времени прошло в темноте — час или два, — так как в конце концов я и сам задремал. Вдруг Холмс заворочался и разбудил меня. Сначала я не мог вспомнить, где я и что случилось. Потом в одно мгновение пришел в себя и повернул рычаг газового рожка.

Холмс тоже начал просыпаться. С минуту он изумленно озирался, видимо, тоже не в силах припомнить, где находится. Неужели и он не понимает, как попал сюда?

— Трубка и добрый глоток чего-нибудь крепкого, — сказал он зевая. — Что может быть лучше сырым весенним вечером, а, Ватсон? Значит, вы тоже в конце концов оказались в объятиях бога сна Морфея?

Я ответил, что, похоже, именно так и случилось, а затем стал расспрашивать о профессоре Мориарти.

Холмс непонимающе посмотрел на меня.

— Кто это?

Я попытался объяснить, что мы говорили об этом джентльмене до того времени, как бренди и жар камина сделали свое дело.

— Чепуха, — раздраженно ответил Холмс. — Мы говорили о Винвуде Риде[6] и его «Муках человека», и я кое-что сказал от себя о Жан-Поле[7]. Это последнее, что я помню, — добавил он, многозначительно взглянув исподлобья. — Если вы помните что-то еще, то я могу лишь предположить, что ваш бренди гораздо крепче, чем считают его изготовители.

Я извинился и согласился с тем, что все это, похоже, мне привиделось. Мы перекинулись еще несколькими словами, и Холмс ушел. Он отверг мои возражения, что три часа ночи — не лучшее время для прогулок.

— Ночной воздух пойдет мне на пользу, старина. Кроме того, вы же помните, что никто не знает Лондон лучше меня. Поблагодарите миссис Ватсон за приятный вечер.

Я напомнил ему, что моя жена гостит за городом, после чего он пронзительно взглянул на меня, затем кивнул и, вновь посетовав на бренди, вышел.

С тяжелым предчувствием я запер за ним дверь, поднялся к себе и стал раздеваться, однако потом передумал и сел в спальне в кресло около давно потухшего камина, положив руки на колени.

Поначалу я всерьез решил, что Холмс прав, что он зашел ко мне скоротать вечер, мы выкурили трубку-другую и пропустили рюмочку-две, а может быть, и три, и что весь вечер разговор о профессоре Мориарти я выдумал, на самом же деле мы говорили совсем о другом. Возможно ли это? Я был совершенно измучен и сознавал, что сохранить ясность мысли в таком состоянии для меня будет так же трудно, как для человека, который проснулся от ночного кошмара и никак не может понять, что он все-таки не в аду.