Вам вреден кокаин, мистер Холмс - [37]

Когда же ему все-таки удавалось доставать и такие мячи, Фрейд снова использовал слабую игру слева, ловко посылая мячи крест-накрест. Играть было нелегко, однако молодому человеку со шрамом приходилось труднее. Навязав сопернику оборонительную тактику, Фрейд заставил его метаться из стороны в сторону, в то время как сам почти не сходил с места. В ярости задира совершал ошибки, которых никогда бы не сделал, если бы владел собой. И Фрейд в течение часа довел сет до победного конца со счетом шесть геймов против трех.

Когда последний мяч, описав крутую дугу, попал в площадку вне досягаемости молодого противника, Фрейд спокойно подошел к сетке.

— Удовлетворена ли ваша честь? — вежливо осведомился он. Мне показалось, что тот набросится на Фрейда и задушит его на месте, ко тут вмешалась свита и поспешила увести своего друга силой.

В раздевалке Фрейд умылся и переоделся, не обронив ни слова, лишь поблагодарил меня за горячие поздравления. И мы отправились домой.

— Во всяком случае, положенный мне сет я сыграл, — заметил он, подзывая экипаж. — Кроме того, не пришлось ждать, пока освободится корт.

— А то, что ваш соперник сказал о ваших теориях?.. — спросил я после некоторого колебания. — Ведь не всерьез же вы полагаете, что мальчики, что они…

Он ответил с уже хорошо знакомой мне улыбкой.

— Не тревожьтесь, доктор. Я вовсе так не полагаю.

Я откинулся на сиденье кэба, издав что-то похожее на вздох облегчения. Не думаю, что Фрейд заметил это.

Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил меня, что не следует говорить с Холмсом о поединке на корте, чтобы не волновать его лишний раз, и я согласился с ним.

Мы нашли сыщика там же, где и оставили: в кабинете, изучающим книги и не расположенным к беседе. Уже то, что он хоть чем-то заинтересовался, обнадежило меня. Удалившись из комнаты, я задумался над происшествием в «Маумберге». Мы так и не узнали имени молодого негодяя, однако его лицо, изуродованное и злобное, не выходило у меня из головы весь остаток дня.

За ужином Холмсу, по-видимому, опять стало хуже. На наши попытки вовлечь его в разговор он отвечал односложно и невпопад. Я беспокойно посматривал на Фрейда, но он, казалось, не замечал моих взглядов и продолжал беседовать как ни в чем не бывало.

После ужина он встал, извинился, покинул нас и тут же вернулся со свертком в руках.

— Герр Холмс, у меня есть для вас нечто такое, что может вам понравиться, — сказал он, протягивая продолговатую коробку.

— Да?

Холмс принял коробку и опустил себе на колени, не зная, что делать дальше.

— Я телеграфировал в Англию, чтобы оттуда нам прислали вот это, — продолжал Фрейд, снова занимая свое место за столом. Холмс ничего не сказал, но все же взглянул на коробку.

— Можно я помогу тебе открыть ее? — попросила Анна, взявшись за бечевку.

— Пожалуйста, — ответил Холмс и повернул коробку девчушке.

— Погоди-ка, — остановил ее отец, когда маленькая Анна взялась за узел своими крохотными пальчиками. Карманным ножом Фрейд перерезал бечевку. — Вот теперь давай. — Анна развернула бумагу и открыла крышку. У меня невольно захватило дух, когда я увидел, что помещается внутри.

— Ой, еще одна коробочка! — воскликнула Анна.

— Эту коробку герр Холмс откроет сам, — скомандовала фрау Фрейд у меня за спиной.

— Ну что же ты? — подтолкнула его Анна.

Не говоря ни слова, Холмс вытащил из коробки заботливо упакованный футляр. Медленно, привычными движениями пальцев он открыл замочки и извлек из футляра скрипку Страдивари. Холмс поднял глаза на своего целителя.

— Как вы добры, — только и сказал он все тем же тихим голосом, что так пугал меня. Анна захлопала в ладошки от восторга.

— Это же скрипочка! — воскликнула она. Самая настоящая скрипочка! А ты умеешь на ней играть? Ой, сыграй мне, пожалуйста, что-нибудь, ну сыграй, а?

Холмс посмотрел на нее, потом на инструмент в своих руках. Лак на скрипке тускло поблескивал. Холмс тронул одну струну, потом другую, слегка вздрагивая от их звука. Приставив скрипку к шее, помотал головой, прилаживая инструмент, а потом стал настраивать струны. Затем вынул смычок и натер конский волос канифолью. Мы наблюдали за ним, не сводя глаз и затаив дыхание, как публика в цирке за канатоходцем.

— Гм…

Он заиграл совсем не так, как бывало, взяв сначала несколько аккордов и проиграв пару раз. Робкая улыбка залила его лицо — то было первое выражение радости за все то время, что показалось мне вечностью.

Потом он стал играть всерьез.

Я неоднократно упоминал о музыкальных дарованиях моего друга, однако никогда еще он не играл с таким искусством и не очаровывал своих слушателей так, как в тот вечер. У нас на глазах происходило чудо: инструмент возвращал к жизни своего хозяина, а хозяин — инструмент.

Забыв обо всем, Холмс откинул назад волосы и встал, не прекращая игры. Он все больше оживлялся и одновременно погружался в музыку. Я забыл, с чего начал, ибо плохо разбираюсь в музыке, как, наверное, уже успели заметить мои читатели. Но мне кажется, что это были какие-то экзерсисы и грустные произведения его собственного сочинения.

Зато я точно знаю, что он стал играть потом. У Холмса была склонность к театральности, да и, в конце концов, он помнил, где находится.