Валя offline - [2]

А у Петра Сергеевича, наоборот, лысина блестящая, как будто её только что покрыли лаком. Я сразу заметила, ещё когда он возился с нашими чемоданами. Хотя Пётр Сергеевич тщательно её камуфлирует — наискосок. Откашляется, поплюет на расчёску и зачёсывает, зачёсывает — совсем как Жозефина, наш кот, когда умывается. Он тоже кашлял, особенно весной, если менялась погода.

А ещё я заметила, что ему нравится мама. Не коту, конечно, а Петру Сергеевичу (Жозефина маму терпеть не мог — всё время хватал её зубами за щиколотки. Но он уже умер). Пётр Сергеевич то и дело предлагает маме попробовать свою колбасу. Он, оказывается, мастер колбасных дел.

Но мама не любит колбасу. Она говорит, что порядочные люди её не едят. И к мужчинам она тоже равнодушна.

Хотя у нас в деревне и мужчин-то почти нет. Даже в нашем с мамой классе — она у меня классная руководительница — всего один мальчик, Фрунзик Акопян. Да и тот меньше всех ростом. Зато девчонок целых девять. И так у нас в деревне везде. Демографический перекос, как мама выражается.

А кота нашего звали Жозефиной, потому что раньше мы думали, что он кошечка. Но нет, оказалось, наоборот. Прошлым летом Жозефина наелся каких-то жуков и умер.

Мы похоронили его в саду, под георгинами. Он же чисто сиамский, а не какой-нибудь.

* * *

Мама пьёт кефир и морщится. Потому что Карина с Петром Сергеевичем купили у бабок на перроне пирожки с ливером и теперь их едят. А они же из собачатины! Но пахнут здорово!

Пейзаж бежит наперегонки с поездом ногами электрических столбов. От нечего делать я начинаю их считать, но потом бросаю.

Забираюсь на верхнюю полку, чтобы не нюхать пирожки, и рисую в альбоме бабу Лизу. У неё на голове маленькая шляпа с вуалью — называется таблетка. Ещё у Лизы кружевные перчатки и такой же зонтик от солнца. А под мышкой ридикюль. Баба Лиза стоит на высоком берегу и удит рыбу…

— Эй, ты, там, наверху! Пирожка пожуй! — улыбается мне снизу Карина. Она в больших наушниках и с ноутбуком на коленках.

— Ей нельзя, у неё несварение, — сочиняет на ходу мама.

Она на всё пойдёт, лишь бы я правильно питалась.

…У бабы Лизы блестящая красная удочка и такие же туфли на каблуках.

— Лиза, а где у тебя крючок? — я ем тёплые вишни из газетного кулька, а косточки выплёвываю вниз, в море.

— А зачем мне крючок? На крючок только рыба ловится, — у бабушки такой вид, как у памятника — капитальный.

— А ты что ловишь? — удивляюсь я.

— Я — мечту.

— Ничего себе! А какую?

— Заветную, понятное дело. Подержи, — баба Лиза отдаёт мне удочку, а сама достаёт из ридикюля помаду и красит губы. Они у неё, как мои вишни — красные-красные.

* * *

— Вы, Мария Викторовна, где останавливаетесь? У частников? — спрашивает Пётр Сергеевич. — А то я в «Жемчужине» местечко организую. Там трёхразовое питание и фитобар. Чего вам с дочкой у частников ютиться?

— Спасибо, мы не у частников, — говорит мама.

— А где же? — снова интересуется Пётр Сергеевич.

В вагоне душно, и лысина у него вся мокрая. Он вытирает её влажной антибактериальной салфеткой «Малыш».

— А я дикарём, с палаткой, — говорит Карина. — Смотрела «Три плюс два»?

— He-а. Тебе одной не страшно? — спрашиваю.

Хотя по Карине и так видно, что не страшно. Она вон какая бедовая — два раза была замужем!

— Вы, Мария Викторовна, зря отказываетесь, — продолжает Пётр Сергеевич. — На процедуры походите, отдохнёте. А девочку вашу можно воспитателям пристроить.

— Она вам что, щенок? — брови у мамы начинают ходить ходуном. — «Пристроить», надо же!

— Что вы! Вы меня не так поняли… — волнуется Пётр Сергеевич.

Бедный. Просто он к маме за четыре дня ещё не привык.

— Вы не волнуйтесь, — говорю я с верхней полки. — Мы с мамой домой едем, на постоянное место жительства.

— Валентина! — цыкает на меня мама.

— То есть как это? — не понимает Пётр Сергеевич.

— У нас там дом есть, — говорю. — Да. И папа тоже у нас там есть.

— Я что-то не понимаю… — лысина у Петра Сергеевича становится бордовой, как солнце за окном. — Что же вы мне голову тогда морочили?

— Перестаньте, — одёргивает его мама. — Никто вам ничего не морочил. Напридумывали себе!

— Пошли, чего покажу, — говорит Карина и уводит меня из купе.

* * *

Мы стоим в тамбуре. Карина курит тонкую сигарету в костяном мундштуке и похожа на Рокси из «Винкс»[1].

— А что я такого сказала? — говорю я.

Со взрослыми почему-то всегда так. Соврёшь — куча недовольства, а скажешь правду — вообще из штанов выпрыгивают.

— Проза жизни! — Карина выпускает голубой дым из ноздрей. — Забудь!

Красиво.

Но, вообще-то, это не совсем проза жизни.

Вообще-то, дома у нас с мамой пока нет. Мы его будем снимать. Вернее, даже полдома.

И папы у нас тоже нет.

— Подъезжаем, — говорит Карина и тушит сигарету. — Ты писать мне будешь, Валентина Батьковна? Я тебе электронку оставлю.

Глава 2 Необычная черносливина

Город встречал меня тёплым объятием — такое ощущение, что меня не было здесь не восемь лет, а целых восемь жизней… Солнце, море, кипарисы кругом, а на фонарном столбе висит объявление, и ветер его колышет:

«Сдам жильё русской женщине с ребёнком. Дёшево».

Нам это как раз подходило, и мы тоже как раз подходили. Просто на полдома нам чуть-чуть не хватало. Маму в школе сократили, поэтому.