Вальс в темноту - [15]

Однажды вечером в театре (они сидели в ложе) между двумя актами пьесы произошла та же метаморфоза, но на этот раз он приписал ее болезни, хотя, если это и было так, она ему в этом не призналась. Они немного опоздали, и поэтому вошли уже в полной темноте, освещаемой лишь огнями на сцене. Когда же в антракте зажглись на полную мощность газовые лампы, она обнаружила (к своему величайшему неудовольствию, причину которого он не мог распознать), что их ложа окантована зеленым дамастом совершенно ядовитого оттенка незрелого яблока. Это, в соединении с бьющим ей в лицо газовым светом, придавало ей изможденно-желтый вид.

Из зрительного зала на нее (как это всегда бывало, когда она вместе с ним появлялась на людях) обратилась не одна пара глаз, как мужских, так и женских, вооруженных биноклями, что вполне допускалось общепринятыми нормами.

Сначала она неловко ерзала на стуле, затем резко встала и, коснувшись его запястья, извинилась и направилась к выходу. «Тебе нехорошо?» — спросил он, приподнимаясь, чтобы последовать за ней, но она уже исчезла.

Она вернулась до того, как снова погасли лампы, и вернулась совершенно другим человеком. Мрачная бледность исчезла с ее лица; на ее щеках пылал нежный абрикосовый румянец, демонстрируя всем ее красоту, успешно победившую совместные усилия своих противников — газовый свет и обивку ложи.

Число направленных на нее биноклей мгновенно удвоилось. Некоторые не сопровождаемые дамами мужчины приподнялись со своих мест. По залу пробежал одобрительный шорох, который скорее даже можно было почувствовать, чем услышать.

— Что с тобой такое? — озабоченно спросил он. — Тебе сделалось нехорошо? Может, ты за ужином…

— Я в жизни себя лучше не чувствовала! — уверенно ответила она.

Теперь она сидела непринужденно откинувшись на спинку стула и была явно в своей тарелке, а перед началом следующего акта, когда свет еще не погасили, она с улыбкой повернулась к нему и смахнула с его плеча несуществующую пылинку, чтобы гордо продемонстрировать всем окружающим, с кем она сюда явилась и кому принадлежит.

Однако как-то утром его опасения взяли над ним верх. Он поднялся из-за стола, где они сидела за завтраком, подошел к ней и приложил ей ко лбу тыльную сторону ладони.

— Зачем это ты? — безмятежно спросила она, подняв глаза на его руку, нависшую у нее над бровями.

— Я хотел проверить, нет ли у тебя температуры.

Но кожа ее была прохладна на ощупь, как оно и положено.

Он вернулся на свое место.

— Ты меня немного беспокоишь, Джулия. Я уж думаю, не показать ли тебя доктору, чтобы он избавил меня от ненужных мыслей. Я слышал о некоторых… — он замешкался, подыскивая нужное слово, чтобы зря ее не всполошить, — некоторых изменениях в легких, которые на раннем этапе проявляются лишь в виде такого… э-э… внезапного румянца и яркого цвета щек…

Ему показалось, что ее губы предательски дрогнули, но они сложились лишь в легкую недоверчивую улыбку.

— Ах нет. Я совершенно здорова.

— Ты иногда бледна, как привидение. А иногда… Только что, в нашей комнате, ты была совсем белая. А теперь у тебя щеки как яблочки румяные.

Она перевернула вилку, потом опять перевернула ее в прежнее положение.

— Это, наверное, из-за холодной воды, — объяснила она. — Я ополаскиваю ею лицо, вот румянец и появляется. Так что волноваться совершенно не из-за чего, можешь успокоиться.

— Ах, — воскликнул он, будто у него гора с плеч свалилась. — Так вот в чем дело! Кто бы мог подумать…

Он резко повернул голову. Тетушка Сара неподвижно стояла у него за спиной, совершенно позабыв, что держит в руках поднос. Прищурив глаза, она внимательно вглядывалась в лицо Джулии.

По этому сосредоточенному взгляду, в котором тоже угадывалось облегчение, он понял, что ее, должно быть, не меньше его беспокоило здоровье ее молодой госпожи.

Глава 10

Уютно погрузившись в чтение газеты, он почти позабыл о присутствии тетушки Сары, которая где-то у него за спиной проделывала операцию под названием «протирание пыли». Заключались ее действия в том, что по некоторым поверхностям (находившимся на уровне или ниже ее собственного роста) она проходилась тряпкой, а на другие (те, что были повыше) забрасывала эту тряпку резкими движениями. Через некоторое время он услышал, как она остановилась и призывно защелкала языком, из чего он сделал заключение, что она, должно быть, добралась до того места, где в подвешенной у окна позолоченной клетке сидел на жердочке Дики, канарейка Джулии.

— Как ты, мой хороший? — прощебетала она. — А? Скажи тетушке Саре. Как наши дела?

В ответ птичка лишь вяло чирикнула.

— Ну куда это годится? Давай-ка, спой мне. У тебя же это так хорошо получается.

Опять едва слышное чириканье, почти что писк.

Негритянка требовательно просунула палец сквозь прутья клетки, намереваясь нежно погладить канарейку по перышкам.

Этого легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы маленький желтый обитатель клетки мгновенно свалился на дно. Он лежал в уголке, нахохлившись и подобрав голову, очевидно не в силах снова подняться на жердочку, и непрестанно моргал, не подавая других признаков жизни.

Тетушка Сара забила тревогу.