Вальс на прощание - [52]

Как это смешно! Таблетка в кармане сообщала каждому его шагу театральный пафос и дала ему возможность сотворить из своей жизни возвышенный миф! Он был убежден, что носит в шелковистой бумажке смерть, а на самом деле там затаился лишь тихий смех Шкреты.

Якуб понимал, что его друг в конечном счете действовал правильно, но все-таки ему казалось, что тот самый Шкрета, которого он так любил, превратился вдруг в обыкновенного эскулапа, каких тринадцать на дюжину. Той естественностью, с какой тогда Шкрета, нимало не колеблясь, вручил ему яд, он полностью исключал себя из того круга людей, которых Якуб знал. В его поведении было нечто невообразимое. Он поступал не так, как поступают люди с себе подобными. Он был далек от мысли, что Якуб может воспользоваться ядом в приступе истерии или депрессии. Он обращался с ним как с человеком, полностью владеющим своей судьбой и не подверженным человеческим слабостям. Они действовали вместе, как два бога, вынужденных жить среди людей,— и это было прекрасно. Это было незабываемо. И вдруг все исчезло.

Якуб смотрел на голубизну неба и говорил себе: «Он подарил мне сегодня облегчение и покой. И вместе с тем отобрал у меня самого себя, моего Шкрету».

5

Клима был сладко опьянен согласием Ружены, но даже самая большая награда не выманила бы его из этой приемной. Вчерашнее необъяснимое исчезновение Ружены угрожающе запечатлелось в его памяти. Он принял решение терпеливо ждать ее здесь, чтобы никто не сумел разубедить ее, увести или похитить.

Мимо него сновали пациентки и входили в дверь, за которой исчезла Ружена; одни оставались там, другие снова выходили в коридор и, усевшись в расставленные вдоль стен кресла, не сводили вопросительного взгляда с Климы, ибо в приемную женского отделения мужчинам хода не было.

Из одной двери выглянула толстая женщина в белом халате; она долго смотрела на него, а затем подошла и спросила, не ждет ли он Ружену. Покраснев, он утвердительно кивнул.

— Вам незачем ждать. До девяти у вас есть время,— сказала она с назойливой доверительностью, и Климе показалось, что все женщины вокруг слышат это и знают, о чем идет речь.

Было примерно без четверти девять, когда на пороге показалась Ружена, одетая в обычное платье. Он присоединился к ней, и они молча вышли на улицу. Оба были погружены в свои мысли и потому не заметили, что Франтишек, скрываясь за порослью парка, идет за ними следом.

6

Якубу остается лишь проститься с Ольгой и Шкретой, но прежде хочется еще пройтись (напоследок) по парку и ностальгически полюбоваться деревьями, похожими на языки пламени.

Он вышел в коридор в ту самую минуту, когда за собой закрывала дверь противоположной комнаты молодая женщина — ее высокая фигура привлекла его внимание. Когда она повернула к нему лицо, он изумился его красоте.

— Вы знакомая доктора Шкреты? — спросил он.

Женщина приветливо улыбнулась:

— Откуда вы знаете?

— Вы вышли из комнаты, которую доктор Шкрета использует для своих друзей,— сказал Якуб и представился.

— Очень приятно. Я Климова. Пан доктор поселил здесь моего мужа. Я как раз ищу его. Он, наверное, с паном доктором. Не подскажете, где я могла бы найти их?

Якуб смотрел в лицо молодой женщины с неутолимым наслаждением, и у него мелькнула мысль (снова!), что, поскольку он здесь последний день, каждое событие приобретает особый смысл и становится символическим посланием.

Но что говорит ему это послание?

— Я могу проводить вас к доктору Шкрете,— сказал он.

— Я была бы вам очень благодарна,— ответила она.

Да, что говорит ему это послание?

Прежде всего, что это только послание, и ничего больше. Через два часа Якуб уедет, и это прекрасное создание исчезнет для него навсегда. Эта женщина пришла явить ему образ отречения. Он встретил ее лишь затем, чтобы понять, что она никогда не будет принадлежать ему. Он встретил ее как образ всего того, что он, уезжая, теряет.

— Удивительно,— сказал он.— Сегодня я буду беседовать с доктором Шкретой, верно, в последний раз в жизни.

Но послание, которое приносит ему эта женщина, говорит о чем-то большем. Оно пришло в последнюю минуту возвестить ему о красоте. Да, о красоте, и Якуб едва ли не с испугом осознал, что, по существу, он не имел о ней никакого понятия, что пренебрегал ею и никогда ради нее не жил. Красота этой женщины завораживала его. У него вдруг возникло ощущение, что во всех его решениях всегда была какая-то погрешность. Что он забывал учитывать нечто важное в жизни. Ему показалось, что, знай он эту женщину, его решения были бы иными.

— Почему это вы будете беседовать с ним в последний раз?

— Я уезжаю за границу. И надолго.

Нет, не то чтобы у него никогда не было красивых женщин, но к их очарованию он относился как к чему-то сопутствующему. То, что толкало его к женщинам, было жаждой мести, тоской, неудовлетворенностью, а подчас жалостью и состраданием, женский мир сливался у него с горькой драмой этой страны, где он был преследователем и преследуемым и где пережил много раздоров и мало идиллий. Но эта женщина вдруг предстала перед ним отделенная от всего этого, отделенная от его жизни, она пришла откуда-то извне, она явила себя, явила себя не только как красивая женщина, но и как красота сама по себе и сообщила ему, что и здесь можно было жить иначе и во имя чего-то другого, что красота больше справедливости, что красота больше правды, что она реальнее ее, бесспорнее и даже доступнее, что красота надо всем прочим и что в эту минуту она потеряна для него навсегда. Что она пришла явить ему себя в последнюю минуту лишь затем, чтобы он не думал, что познал все и прожил здесь свою жизнь, исчерпав до дна ее возможности.