Вальс на прощание - [19]

Если бы Ольга была чуточку глупее, она, быть может, считала бы себя вполне красивой. Но она была умна, и потому казалась себе гораздо непригляднее, чем была на самом деле, ибо, по правде говоря, она не была красивой, но не была и уродливой, и любой мужчина со средними эстетическими запросами охотно провел бы с нею ночь.

Но поскольку Ольга любила раздваиваться, то и сейчас ее наблюдающая половина одергивала переживающую: что особенного в том, как она выглядит? Почему она терзается, глядя на себя в зеркало? Неужто она и вправду не более как предмет мужского внимания? Лишь товар, который сам себя несет на рынок? Неужто она не может быть независимой от своей внешности хотя бы в той мере, в какой независим от нее любой мужчина?

Она вышла из курортного здания и увидела его лицо, осветившееся добродушной нежностью. Она знала, что вместо рукопожатия он погладит ее по голове, как хорошую дочку. Конечно, он так и сделал.

— Куда пойдем обедать? — спросил он.

Она предложила ему поесть в столовой для пациентов: за ее столом свободное место.

Огромное помещение было забито столами и обедающими. Якуб и Ольга, усевшись, долго ждали, пока официантка нальет им в глубокие тарелки супа. За их столом сидели еще двое, которые завязали с Якубом разговор, сразу же зачислив в дружную семью пациентов. И потому Якубу лишь в редкие минуты посреди разговора удавалось спросить Ольгу о каких-то обыденных вещах: довольна ли она столом, врачами, процедурами. На вопрос, как она живет, Ольга ответила, что у нее ужасная соседка, и кивком указала на один из ближних столов, за которым сидела Ружена.

Затем соседи по столу попрощались и ушли, а Якуб, глядя на Ружену, сказал:

— У Гегеля есть весьма любопытное размышление о так называемом греческом профиле, чья красота, по его мнению, основана на том, что нос соединен со лбом одной линией, чем подчеркивается верхняя половина головы — вместилище разума и духа. Глядя на твою соседку, я вижу, что все ее лицо, напротив, сконцентрировано вокруг рта. Посмотри, как она увлеченно жует и при этом громко разговаривает! Акцент, падающий на нижнюю, чувственную часть лица, внушал бы Гегелю отвращение, хотя эта девушка, не вызывающая, впрочем, у меня симпатии, достаточно красива.

— Тебе так кажется? — спросила Ольга, и в ее голосе прозвучало неудовольствие.

Поэтому Якуб быстро сказал:

— Я боялся бы ее рта, как бы он не изжевал меня.

И добавил еще:

— Ты больше бы устраивала Гегеля. Доминантой на твоем лице выступает лоб, который мгновенно сообщает каждому о твоем уме.

— Такие размышления меня ужасно бесят,— резко сказала Ольга.— Из них всегда вытекает, что лицо человека — оттиск его души. Но это же абсолютная чепуха. Свою душу я представляю с большим подбородком и чувственными губами, тогда как у меня и подбородок и рот маленькие. Если бы я никогда не видела себя в зеркале, но должна была бы описать свою внешность в соответствии с тем, какой я себя вижу изнутри, эта внешность ничуть не походила бы на мою реальную. Я нечто совершенно другое, чем кажусь на первый взгляд!

4

Трудно найти слово, которым можно было бы определить отношение Якуба к Ольге, дочери его друга, казненного, когда ей было семь лет. Якуб уже тогда решил взять под свое покровительство осиротевшую девочку. Детей у него не было, и ему казалось заманчивым приобщиться к некоему необязательному отцовству. В шутку он называл ее своей воспитанницей.

Сейчас они сидели в ее комнате. Ольга включила плитку, поставила на нее кружку с водой, и Якуб почувствовал себя неспособным открыть ей причину своего визита. Всякий раз, когда он собирался сказать ей, что приехал проститься, его охватывал страх, что эта новость прозвучит слишком патетически и что между ними возникнет атмосфера неуместной сентиментальности. Он уже давно подозревал, что Ольга тайно любит его.

Ольга взяла из шкафа две чашки, насыпала в них молотый кофе и залила кипятком. Помешивая кофе, Якуб вдруг услышал, как Ольга сказала:

— Якуб, скажи, пожалуйста, каким на самом деле был мой отец?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Действительно на его совести не было ничего дурного?

— Что за ерунда вдруг пришла тебе в голову? — удивился Якуб. Отец Ольги уже некоторое время назад был публично реабилитирован и объявлен невинно пострадавшим. В его невиновности никто не сомневался.

— Я так не думаю,— сказала Ольга.— Я предполагала как раз обратное.

— Не понимаю тебя,— сказал Якуб.

— Я часто думала, не совершил ли он по отношению к кому-то другому именно то, что другие совершили по отношению к нему. Те, что приговорили его к виселице, были точно такими же, как и он. У них была та же вера, они были такими же фанатиками. Они были убеждены, что любое, хоть сколько-нибудь отличное воззрение смертельно угрожает революции, и потому были подозрительны. Они послали его на смерть во имя того святого, что было свято и для него. Так почему же он не способен был поступать с другими так же, как они поступили с ним?

— Время ужасающе быстротечно, и чем отдаленнее прошлое, тем оно непонятнее,— задумчиво сказал Якуб.— Что ты знаешь о своем отце, кроме нескольких писем, нескольких страниц его дневника, который милостиво вернули тебе, и немногих воспоминаний его друзей?