Валет - [2]

Я не заметил, чтобы Валет хоть в какой-то степени переживал смену хозяина. Да это и неудивительно, ибо в большинстве своем эвенки собак вниманием не балуют и относятся к ним сугубо потребительски. Собака должна делать свое дело, то есть помогать хозяину на охоте, за что ее иногда кормят, и не более того. Вот сидит, например, человек и с аппетитом поедает большой кусок жирной вареной оленины. Перед ним, пуская слюни, расположился его донельзя тощий пес. Он буквально изнывает от желания заполучить хоть кусочек, хозяин же с ним беседует: «Чито глядишь? Мяса хочешь? А-а-а! Окотиться нужно: мышка, бурундук ловить. Вот!» Следует пинок и неудачливый попрошайка с визгом убегает «окотиться». За несколько промысловых сезонов, которые я провел в Эвенкии, с иным отношением к своим лайкам мне пришлось столкнуться лишь однажды, но и обстоятельства там были совсем особые. Охотник-эвенк был глухонемым. Несмотря на это, добывал он не меньше, если не больше любого здорового промысловика. Помогали ему в этом два великолепных кобеля. Когда он выходил на промысел, один из них посылался в поиск, второй оставался при хозяине в качестве поводыря. Едва до него доносился призывный лай напарника (которого хозяин, конечно, не слышал), как он принимался тащить охотника к месту полайки. Попеременно собаки менялись ролями. То ли понимая, что успехами он целиком обязан своим помощникам, то ли из-за своего недуга, конечно, затруднявшего его общение с людьми, но никак не мешавшего общению с собаками, охотник этот своих псов холил, поровну делил с ними пищу и устраивал им теплые гнезда для ночлега, а то и спал вместе с ними.

Серкал, видимо, ничего подобного не делал, и ко мне кобель привязался быстро. Правда, какое-то время он не очень мне доверял, но это уже было следствием эвенкийской выучки. Суть последней сводится к тому, что собаку сперва провоцируют совершить какой-либо недозволенный поступок (чаще всего взять пищу в пределах палатки или чума), а потом за него наказывают. Выглядит это следующим образом. Сидит человек в чуме, очищает оленью шкуру от жира и прирезей мяса, содранные кусочки выбрасывает наружу через открытую дверь. Собака эти кусочки собирает, а они падают все ближе и ближе от входа. Наконец, один упал, не долетев до порога. Если только собака попытается его схватить, ее немедленно ошарашивают специально подготовленной палкой. Несколько таких уроков — и любая, самая соблазнительная, еда, находящаяся в пределах чума (палатки или избушки), становится для собаки абсолютным табу.

Я, конечно, понимаю, что для эвенков, чьи жилища часто остаются без присмотра и в которые собаке вообще ничего не стоит проникнуть, совершенно необходимо отучить лаек от воровства. Однако вышеописанный метод, несмотря на его эффективность, имеет и отрицательную сторону, а именно закрепляет в собаке недоверие к человеку. Кстати сказать, уже потом, в процессе приучения Валета к городской жизни, самым трудным было заставить его есть в доме. От подставленной ему пищи он пятился, и вид у него был такой, будто он думал: «Нет уж. Лучше не надо, а то начнешь есть, да и получишь!»

Нам предстоял долгий путь: сперва водой вверх по Подкаменной Тунгуске, через все ее пороги до Куюмбы, а затем оленями к вершине ее притока Северной Такуры. Это были годы, когда я работал по теме «Освоение глубинных угодий» и в соответствии с заданием мне нужно было забираться в места, где минимум двадцать лет промысел не проводился. Верховья Такуры и были таким давным-давно не осваивавшимся районом.

Добирались мы долго. Все эти Большой, Вельминский, Мучной и другие пороги бушевали во всю, и наша хилая подвесная «Москва» против их напора не тянула. Приходилось тащить лодки бичевой, и побурлачить нам пришлось вдоволь. Во время пути мы не раз замечали на островах лосей, но на их жизнь не покушались, самонадеянно думая, что имевшиеся у нас лицензии используем на месте и избавимся таким образом от необходимости тратить время и силы на вяление мяса и его транспортировку. Таким образом, собаки наши практически не работали. Только раз, во время ночевки, они прихватили на берегу медведицу с медвежатами, загнали все семейство в расщелину береговых скал и всю ночь «ревели лихоматом», так как стрелять зверей мы не хотели. Валет в этой забаве участия не принимал. Он сбегал, посмотрел, в чем там дело, и вернулся на табор. Так что было очевидно, что «медвежатника» я в его лице не приобрел. Впрочем, Серкал ведь и не говорил, что пес идет по медведю. Перед утром зверям, видимо, удалось вырваться из осады и налаявшиеся до хрипоты собаки вернулись.

При заходе в тайгу мы вели псов на привязи, чтобы они попусту не бегали (охота на пушные виды еще не открылась), и я по-прежнему оставался в неведении об истинной ценности своей покупки.

Наконец, все предварительные дела были закончены. Избушка и лабаз для продуктов желтели свежим деревом рубленых стен на берегу быстро бегущей, еще не прихваченной льдом речки. Возле них возвышалась солидная поленница дров, а кругом этого маленького, расчищенного нами пятачка земли стояла не тронутая и нехоженая человеком тайга.