Валерия - [22]

— Никто вас и не просит разговаривать.

— Это так; а слушать меня вам все-таки весело; этого вы не можете отрицать. Пойду, скажу кучеру, в стиле леди Р**, чтобы он опоясал парк в сорок минут.

И он исчез в один миг.

Он был прав: болтовня его меня забавляла до такой степени, что я забывала его бесстыдство и фамильярность. Вскоре потом мы выехали и, прокатившись раза три вокруг парка, возвратились домой обедать. В десять часов мы явились к мистрисс Алльвуд. Меня представили множеству литературных звезд первой величины, о которых я до тех пор ровно ничего не слыхала. Больше всех обращал на себя внимание какой-то граф, которому турки отрезали нос и уши. Это не придавало ему красоты, но представляло своего рода интерес.

Лионель был прав: вечер был прескучный; все говорили разом, каждый в надежде найти слушателей, именно, как выразился Лионель: тара та-та и только. Я была очень рада, когда подали нам экипаж. Вот как провела я первый день у леди Р**.

На тот же лад проходили и следующие дни. Месяц пролетел быстро. Каждый день леди Р** отмечала какою-нибудь особенною эксцентрическою выходкою; это забавляло меня. От меня как от модели часто требовали престранных вещей, но, несмотря на все это, леди Р** была женщина с душою и образованием, и в чем отказала бы я другой, то делала для нее охотно. Я называла ее, по ее желанию, Семпронией и сблизилась с Лионелем, который хотел играть роль близкого человека, не спрашивая согласия других, и был забавен не менее самой леди Р**. Иногда, наедине, я задумывалась о моем положении. Я получала большое жалованье, — за что? Чтобы принимать разные позы и ничего не делать. Это не льстило моим дарованиям, но со мною обращались ласково и доверчиво. Я была подругой леди Р**, принята у всех ее знакомых, и мне никогда не давали почувствовать моей зависимости. Я привязалась к леди Р** и была довольна моим положением. Однажды она сказала мне.

— Валерия, стяните мне, пожалуйста, корсет. Она сидела и писала.

— Крепче, крепче! Еще крепче! Вот так.

— Да вам дышать почти нельзя, Семпрония.

— Зато писать можно. Душа и тело, я уже говорила вам, имеют друг на друга влияние. Я хочу написать строгонравственный разговор, и он мне не удастся, если не зашнуровать корсета. Теперь я готова изобразить хоть жену Катона.

Через несколько дней она рассмешила меня еще больше. Она писала около получаса и вдруг бросила перо в сторону со словами:

— Нет, так ничего не будет! Пойдемте, Валерия, снимите мне, пожалуйста, корсет. Мне надо быть без всяких стеснений.

Мы ушли и, снявши корсет, воротились в будуар.

— Теперь, я думаю, удастся, — сказала она, садясь к столу.

— Что такое? — спросила я.

— Мне надо написать любовную сцену, горячую, страстную. В шнуровке это невозможно. Теперь мне свободнее, и я могу дать волю воображению, — писать стрелою самого Купидона. Героиня моя сидит, опустивши голову на руку. Присядьте, милая Валерия, как будто вы думаете об отсутствующем друге. Да, да, так, прекрасно, верно натуре. .. однако я забыла: тут входит паж. Не шевелитесь, я позвоню.

Лионель явился в ту же минуту.

— Лионель! Ты разыграешь роль пажа.

— Некогда мне играть, миледи; я в самом деле паж. Надо идти ножи точить.

— Теперь не до ножей. Слушай: ты прислан к девушке, которая сидит, погруженная в сладкие мечты. Ты входишь незаметно — ты поражен ее красотою — ты прислонился к дереву в небрежной, грациозной позе и устремил глаза на ее прелестное лицо. Прислонись к двери, я опишу эту сцену.

Я невольно улыбнулась бестолковой сцене, когда Лионель, всклокочивши свои волосы и поднявши воротник рубашки, стал в указанную позицию и сказал мне:

— Теперь посмотрим, мисс Валерия, кто из нас лучше сыграет свою роль. Я думаю, вы скорее устанете сидеть, нежели я смотреть на вас.

— Превосходно, Лионель! Именно вот эту позу и хотела я изобразить, — сказала леди Р**, с яростью царапая по бумаге пером. — Взгляд твой очень естествен, верен натуре. — Кимон и Ифигения, — превосходная картина! Не шевелитесь, ради Бога! Только десять минут!

Я взглянула на Лионеля; он сделал страшную гримасу. Мне не очень нравилось разыгрывать сцену с слугою, но Лионель не походил на других слуг. Через десять минут представление кончилось. Лионель ушел чистить ножи, а я взяла книгу и, видя, как радует леди Р** удавшееся, по ее словам, описание, не сожалела, что исполнила ее желание.

Однажды утром, во время отсутствия леди Р**, я вступила в разговор с Лионелем и спросила его, почему он воспитан лучше, нежели большая часть слуг?

— Я сам себе нередко задаю этот вопрос, — отвечал он. — Самое раннее воспоминание мое — школа: нас было, помню, человек двадцать, мал мала меньше, и ходили мы попарно в приготовительную школу к девицам Виггинс. В школе никто меня не навещал; другие говорили о своих родителях, — мне не о ком было говорить; другие уходили по праздникам домой и приносили с собой оттуда пряники и игрушки; я проводил праздники, роясь в песке и всего раза два или три в сутки открывая мой одинокий рот. Во время вакансий я имел много досуга на размышления и, подросши несколько, подумал, что ведь и у меня не хуже других были, вероятно, родители. Я начал расспрашивать об этом; но вопросы мои нашли наглыми, я получил строгий выговор, и уста мои сомкнулись.