Валерий Брюсов - [43]

Со сборника «Семь цветов радуги» начинается поэтический декаданс Брюсова. Гимны и дифирамбы земным радостям, рассчитанные на особую экспрессию, утомляют своим мучительным напряжением.

Руки несытые я простираю

К солнцу и в сумрак опять!

Руки несытые я простираю

К струнам! им должно звучать!

Восторженные восклицания, патетические взывания, обращения, повторения— все средства эмоционального воздействия усилены до предела, голос становится криком, — но холодные стихи не загораются. Особенно неудачны стихи, посвященные войне. Брюсов стремится продолжить традицию тютчевской политической поэзии; ему хочется быть провидцем и философом, но его размышления над судьбами мира не возвышаются над уровнем рассудочной банальности.

Пусть рушатся белые своды,

Пусть с гулом падают столбы: —

Началом мира и свободы

Да будет страшный год борьбы!

(«Последняя война»)

Вопрос о призвании России решается в следующей элементарной форме:

Не надо несбыточных грез,

Не надо красивых утопий,

Мы старый решаем вопрос:

Кто мы в этой старой Европе?

(«Старый вопрос»)

Но наряду с «историко-философскими» стихотворениями встречаются и произведения в стиле примитивного патриотического лубка: проклятия «тевтонам», восхваления «союзников», приветствия «братской Польше», ободрения «доблестным бойцам». Брюсов чувствует себя народным поэтом, «певцом в стане русских воинов» и при жизни воздвигает себе величественный памятник. Это самовозвеличение поэта поражает безграничной самоуверенностью. Во «всемирном храме» монумент Брюсова не уступает в пышности памятникам Горация, Державина и Пушкина.

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен,

Кричите, буйствуйте, его вам не свалить!

Распад певучих слов в грядущем невозможен, —

Я есмь и вечно должен быть.

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,

В каморке бедняка и во дворце царя,

Ликуя назовут меня — Валерий Брюсов,

О друге с дружбой говоря.

И фанфара финала:

Что слава наших дней? Случайная забава!

Что клевета друзей? — презрение хулам!

Венчай мое чело иных столетий слава,

Вводи меня в всемирный храм.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. (1917–1924)

Неудача «Египетских ночей». — Мнения Жирмунского и Айхенвальда. — «Как прекратить войну»: до победного конца! Октябрь 1917-го. Переход на сторону советской власти. — Брюсов на советской службе (в учреждениях, имеющих отношение к литературе). — Отзыв Эренбурга. — Критическое отношение коммунистов. — Труды по стихотворной технике. — «Последние мечты»: грусть и горечь. — Верность упорному труду. — Профессорская деятельность. — Пятидесятилетний юбилей. — Торжественное чествование. — «В такие Дни» и «Миг»: прославление октябрьской революции. — Творческое бессилие Брюсова. — Имажинизм и футуризм в «Далях». — «Меа» — слогом Маяковского. — (Предвещание — призыв: к завоеванию космоса! — Неугасаемость воли Брюсова: воли к горделивому восхождению). — Преждевременная старость. — Крым. — Смерть.

В 1917 году выходит в свет странная книга: В. Брюсов. Египетские ночи. Поэма в шести главах. Обработка и окончание поэмы А. Пушкина. Альманах «Стремнины» (Москва, 1917 г.).

О том, как Брюсов «дописал» поэму Пушкина, подробно рассказывает В. Жирмунский в своей книге «Валерий Брюсов и наследие Пушкина» (Петербург. Изд. «Эльзевир», 1922).

«Египетские ночи» Брюсова содержат в себе 622 стиха; из них только 111 принадлежат Пушкину. Стремясь продолжать Пушкина, Брюсов коренным образом его «переделал»: эпический рассказ он превратил в лирическую балладу, объективно-сдержанное и спокойно-пластическое повествование перегрузил эмоциональными эффектами. Экзотические аксессуары нагромождены: «пышный пир», ложе, опахала, фимиамы, лампады, факелы. У Пушкина мы читаем: «Горят лампады»; у Брюсова:

Десятки бронзовых лампад

Багряный день кругом наводят.

Брюсов вводит лирические восклицания, повторения, вопросы, многоточия, разукрашивая пушкинскую простоту. Он стремится к возвышенно-патетическому стилю и постоянно срывается в самый плоский прозаизм. Эти стилистические контрасты нередко производят комическое впечатление.

У Брюсова Флавий говорит Клеопатре:

С тобой я, как тебе известно,

До третьей стражи разделял

Твои, царица, вожделенья,

Как муж, я насыщал твой пыл.

О Критоне говорится еще более изысканно:

…Лобзает, весь горя огнем,

Святыни, спрятанные днем,

И каждый волос благовонный

На теле божеском твоем.

И В. Жирмунский приходит к заключению: «Поэма Брюсова — сочинение типично романтическое. Русские символисты всегда оставались чуждыми пушкинской традиции и классическому стилю».

Ю. Айхенвальд («Силуэты русских писателей». Том 3. Новейшая литература. «Слово». Берлин, 1923), остроумно разобрав брюсовское окончание «Египетских ночей», выносит убийственный и несправедливый приговор поэту-символисту: «Брюсову, — пишет он, — не чуждо величие преодоленной бездарности».

Незадолго до февральской революции Брюсов выпускает брошюру «Как прекратить войну?» (Изд. «Свободная Россия». Москва, 1917), в которой с жаром проповедует войну до победного конца. После октябрьской революции он немедленно признает советскую власть. «Еще в начале 1917 года, — пишет он в автобиографии, — я начал работать с советским правительством, что навлекло на меня некоторые гонения со стороны моих прежних сотоварищей» (исключение из членов Литературного общества и т. п.).