Валентайн - [96]

— Миссис Битс? — Пи-Джей легонько постучал по сетке. Она даже не шелохнулась. Это было похоже не эпизод из «Психо». То есть, подумал он, миссис Битс... миссис Бейтс. Он открыл дверь и вошел на крыльцо. Он почти ожидал, что кресло сейчас развернется само собой и он увидит оскаленный череп в ошметках гниющей плоти... но нет. С ней все было в порядке. Она была старой, да. Но живой. Может, она просто плохо слышит.

Она сразу его узнала.

— Ой, ты тот мальчик, Галлахер, — сказала она и дрожащей рукой налила ему чаю из термоса. — Я думала, ты уже никогда не вернешься к нам в Паводок. Что? Говори в это ухо, тем я вообще ничего не слышу. Годы со мной обошлись сурово.

— Я зашел повидать Шеннон. — Пи-Джей очень тщательно выговаривал слова, чтобы старая женщина могла читать по губам. — Она дома?

— Вот как! — Она хлопнула в ладоши и смахнула слезу со щеки. — Ты ее не забыл после стольких лет. Правду, стало быть, говорят, что у индейцев долгая память.

— Да. — Ему не хотелось вступать в долгие разговоры. — Так Шеннон дома?

— Она у себя, отдыхает. Но я думаю, она будет рада с тобой повидаться. Хотя сегодня она что-то не в настроении. Какая-то вся надутая. Как из церкви пришла — так и дуется. На обратном пути захвати мне таблетки, ладно? А то спина сильно болит. — Она притронулась к крестику у себя на груди. — Надеюсь, Господь уже скоро возьмет меня к себе. А то боли уже не проходят.

— Да, миссис Битс.

Она отвернулась и принялась бормотать себе под нос «Отче наш» на латыни.

Пи-Джей вошел в дом. Весь пол в коридоре завален каким-то мусором. На стене — картина. Юный Иисус поучает старейшин в Храме. Над камином — еще картина. Тайная Вечеря. А когда Пи-Джей повернулся в сторону кухни, он с удивлением обнаружил свою собственную работу. Набросок угольным карандашом. Портрет Шеннон, который он сделал еще тогда, в школе. Широкая открытая улыбка, челка лезет в глаза. Рисунок был в деревянной рамочке и висел над дверью в кухню. В доме было как-то сумрачно. Горела только одна керосиновая лампа. Пи-Джей припомнил, что у Битсов и раньше частенько отключали электричество.

— Шеннон? — позвал он, а потом вспомнил, где ее комната. Справа от камина. Двери нет, только занавеска из бусинок. Зеленых бусинок. В комнате не было света, поэтому Пи-Джей прихватил с собой керосиновую лампу.

Занавески на окне были плотно задернуты. Пи-Джей поставил лампу на тумбочку у кровати. Оранжевое пламя плясало и дергалось. Шеннон лежала в кровати. Голая. Наполовину прикрытая пестрым лоскутным одеялом.

— Шеннон? Шеннон, с тобой все нормально?

И вдруг он понял, что все бесполезно. Ее сон был сном несмерти. Он это видел. Она не дышала. В комнате пахло гнилью и разложением. Он присел на кровать рядом с ней. Ему не было страшно. Пока еще — нет. Был еще день. Она не проснется до сумерек.

Он прикоснулся к ее щеке. К ее губам. В уголках ее рта запеклась кровь. Интересно, подумал он, а почему она до сих пор не убила мать? Но потом вспомнил крестик на шее у Мамы Битс. На комоде стояло большое распятие. Оно было закрыто шерстяным платком, но край перекладины и рука, прибитая гвоздем, торчали из-под серой ткани.

Да, она стала вампиром. Все признаки налицо. То, как она неподвижно лежит. Кровь — и не только у нее на губах, но и под ногтями, на кончиках пальцев. Закрытое распятие. Задернутые занавески.

«Мне придется ее убить», — подумал он.

Он вспомнил тот день, когда он был в этой комнате в последний раз. Все именно здесь и случилось, да? Или на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта? Господи, он уже и не помнит. Кажется, он забрался в окно. Да, Мамы Битс не было в городе — она уехала играть в бинго в Оксвиль. Он не был готов к тому, что случилось. И она тоже была не готова. Хорошо еще, что она не забеременела. Он вспомнил: она просто лежала тут, на кровати, и почти не шевелилась, а комнату освещал только свет полной луны, отраженный от снега за окном. Он чего только не делал, чтобы ее возбудить, ласкал, целовал, облизывал где только можно, но гормоны все-таки взяли свое, и он засунул в нее свой член, хотя у нее там все было сухо, и принялся двигать тазом, очень надеясь, что он не делает ей больно, а потом он взглянул на ее лицо и увидел, что из ее крепко зажмуренных глаз текут слезы, и сразу же кончил — слишком рано, — вытащил из нее свою штуку — слишком поспешно — и увидел кровь, серебристо-черную в лунном свете.

— Прости, — прошептал он и сел, свесив ноги с кровати. Сгорбился, глядя в пол. И тогда она протянула руку и легонько коснулась его бедра.

— Все хорошо. Я сама хотела. А то достало уже вечно слушать про грех и не знать, что это такое. Какой он на вкус. — Потом она положила голову ему на колени и попробовала его грех на вкус. Медленно, очень медленно провела языком по его головке и взяла в рот. Она ничего не умела. Пару раз она больно его прикусила, и он ей сказал, чтобы она втянула губы — чтобы не царапать его зубами. А потом все стало просто замечательно — он себя чувствовал властелином мира, а не каким-то изгоем, сиротой-полукровкой из сгоревшего города, с которым никто даже не разговаривает в школе...