Валентайн - [85]

— Воды, — тихо стонет распятый преступник. — Дай мне воды.

— За что тебя так? — спрашивает мальчик.

— Воды, воды.

Воды поблизости нет. Мальчик плюет на ладонь и размазывает слюну по сухим растрескавшимся губам.

— Щиплет, — говорит распятый преступник. — Это не вода, она щиплет.

Так мальчик-вампир узнает, что его человеческий облик — точное подобие его смертного тела — на самом деле иллюзия. Так же, как облик пантеры и волка. Все это — иллюзия. Он умер и стал неумершим. Он — лишь отражение. Бестелесное отражение. Он как бы есть, но его нет. И теперь, когда он это знает, его переполняет отчаяние.

— Скажи, за что тебя приговорили к смерти?

— Я был рабом. Паж отравил хозяина. Приговорили всех. Я ничего не сделал — я был всего лишь привратником, — я любил хозяина. Я откладывал деньги — через год я бы выкупил свободу. — Хотя каждый вздох причинял ему боль, он, похоже, хотел поговорить. Ночь — долгая и одинокая. И если вдруг появился человек, с которым можно поговорить, он готов был за это страдать.

Мальчик знал этот суровый закон: если раб убивает хозяина, казнят всех рабов — всех до единого. Многие против такого закона, но его вряд ли отменят. Рим неплохо усвоил урок — после восстания рабов сто лет назад.

— А ты... ты тоже раб? — спрашивает распятый.

— Да.

— Ты такой красивый — наверное, для утех какого-нибудь богача...

— Нет. Мой хозяин купил меня... чтобы я ему пел.

— Спой мне, мальчик, — говорит распятый. Его глаза как будто подернуты пленкой тумана. Может быть, он уже слеп и видит мальчика-вампира только во сне.

Мальчик поет:

Мое сердце дрожит от любви,

Как дуб под порывами горного ветра...

— Сапфо, — говорит умирающий человек. — Сапфо, — и закрывает глаза.

Мальчик поет. Его голос был очень красивым, когда он был живым. Теперь же, когда он умер и ему больше не нужно дышать, его голос не просто красивый. Фрагменты мелодии переплетаются с шепотом ветра, что обдувает стены Неаполя. Он поет. Архаичному акценту эолического диалекта Сапфо уже почти тысяча лет. Мальчик думает о своем будущем — на тысячу лет вперед, на две тысячи. Он думает: «Я тоже когда-нибудь стану как классическая поэма — неизменный, застывший, холодный». Только когда он поет, он забывает про голод. Для него, как и для человека, умирающего на кресте, музыка — это единственный дар богов. Единственное благословение.

— Люди не могут так петь, — говорит умирающий человек. — Ты — Меркурий, посланец смерти. Подойди ближе. Выпей из меня жизнь.

Мальчик касается холодной плоти.

— Я не Меркурий. У меня еще даже нет имени. Я не знаю, кто я. Я знаю лишь голод. Прости меня.

Он знает, что должен утолить свой голод. Но он еще не уверен, что надо делать. За гнилостным запахом разложения он чувствует кислый запах крови — кровь манит его, зовет. Он уже не владеет собой. Обернувшись котом, он прыгает на крест. Человек на кресте стонет. Мальчик-вампир — черный кот — рвет когтями кровоточащие язвы. Терзает зубами плоть. Кровь течет, кот довольно мурлычет. Человек на кресте не пытается сопротивляться, когда черный кот залезает к нему на плечо. Кот лижет открытые раны, обдирая засохшую кровь. Но свежая кровь — она слаще. Свежая кровь пьянит, кружит голову. Он больше не может удерживать облик. Он — трупный ветер. Ветер любви Сапфо, обратившийся ветром смерти. Да. Он пьет. Пьет. Пьет.

И человек на кресте в последний раз приоткрывает глаза и шепчет:

— Gratias[64].

Мальчик-вампир разрывает грудь человека и погружается в теплую кровь. Да, кровь. Она согревает — вдыхает жизнь в пустой воздух.

«Этот человек не боится смерти, — думает мальчик. — Он отдается ей с радостью. Он думает, я — его спаситель, ведь я избавил его от боли. Может быть, в этом мое предназначение: пить только тех, кто отчаялся и зовет смерть».

Но теперь, когда смерть наступила, кровь теряет свой вкус и тепло. Он снова чувствует голод. Он должен выпить еще. Должен найти других. Это будет совсем не сложно. Он помнит: они всегда распинают людей, эти римляне.

* * *

• иллюзии •

Двенадцать лет в кинобизнесе — вполне достаточный срок, чтобы избавиться от иллюзий. Арон Магир понимал, почему его пригласили писать диалоги для сценария «Валентайна». Его предшественник готов был по трупам идти, лишь бы работать над этим проектом; но он все-таки перешел черту, когда позволил Бетриксу бен Давиду, исполнительному продюсеру, засунуть себе в задницу живую мышь. В результате последовали «творческие разногласия». Арон однажды переспал с сестрой режиссера. Исключительно из жалости. На одной скучнейшей вечеринке в Малибу. Однако серая мышка Дженни Бэр, вечно под кокаином и кислотой, не забыла доброго поступка Арона, и когда выбила себе место ассистента продюсера в картине брата — с помощью шантажа и интриг, — она притащила в команду и своего разового любовника, который когда-то ее пожалел.

Арон понимал, что скорее всего его имени даже не будет в титрах. Он был далеко не первым — до него успели уволить уже одиннадцать сценаристов. И месяц в Айдахо явно не подпадал под определение «хорошо провести лето». Но это была работа, за которую хорошо платили, а ему надо было выплачивать ренту за летний домик в Малибу, за дом в Манхолланде, плюс алименты на двоих детей, и содержать еще троих, не говоря уже о счетах за АЗТ