Вакуумные цветы. Путь Прилива - [12]

Джонамон положил руку на колено Ребел и произнес:

– Вам, юная леди, следует быть поосторожнее. «Дойче Накасоне» – гнусная банда! Они могут сделать с вами все, что угодно. Всякие там законы и приличия им просто по хрену.

Ребел отодвинулась от него.

– Как и в любой другой шараге, – заметил Уайет. – Корпорации – они по природе своей такие.

– Ты так думаешь? Сейчас я тебе кое-что покажу. – Джонамон поспешил к своей хибарке и тут же вернулся с каким-то завернутым в тряпку предметом. – Может, теперь я всего лишь страдающий недостатком кальция старик… – Он начал медленно разворачивать тряпку. – Я торчу здесь, и стоит мне только попасть туда, где нормальная тяжесть, мои кости сломаются, как щепки. Но я был таким не всегда. У меня была собственная корпорация. Черт возьми, я сам был корпорацией.

Соседи вновь подвинулись ближе и приготовились слушать. Один из них, худощавый юнец в раскраске крутого мэна, поймал взгляд Ребел и широко улыбнулся. Симпатичный паренек. Он рассмеялся, и Джонамон сверкнул на парня глазами.

– Смейся, если хочешь. В то время каждый мог создать свою корпорацию. Вы не представляете себе, как хорошо пользоваться одному всеми законными правами, причитающимися корпорации. Я чувствовал себя божеством. – Старик вздохнул. – Я был одним из последних, кого уничтожил Закон о реорганизации корпораций. Я разрабатывал астероиды – возможно, Уайет вам говорил. Был старателем. Когда вышел Закон, у меня были права на разработку нескольких сотен этих булыжников. Настоящее богатство! Уже тогда они стоили целое состояние, а теперь и подавно. Но из-за этих реорганизаций мне пришлось свернуть все дела. Я вступил в переговоры с несколькими фирмами и наконец подписал протокол о намерениях с «Дойче Накасоне». Вот, смотрите.

Джонамон показал вытащенный из тряпки предмет. Это был голографический портрет группы служащих компании, с серьезным видом позирующих перед камерой. В середине стоял молодой Джонамон, мужчина с резко очерченным подбородком и алчным взглядом.

– Снимали за день до того, как Закон вступил в силу. Потом мы сразу же отправились с президентом в ее кабинет, чтобы уладить последние детали и подписать соглашение. В жизни не встречал более приятной и вежливой женщины. Не хочу ли я выпить? Не откажусь. Не хочу ли я трахнуться? Черт возьми, она была миленькая. Тут она спрашивает, не хочу ли я попробовать их новую программу. В ее описании это звучало заманчиво. Я говорю: конечно. Тогда они еще только брались за психосхемы. Незадолго до этого, когда Блаупункт отдал концы, закупили пачку патентов. Так или иначе, президент прикрепила к моей голове индуктор и включила эту чертову штуку. О-о! Какой это был кайф, скажу я вам. Даже сегодня я краснею, когда вспоминаю. Вообразите, что все женщины, все удовольствия в мире принадлежат вам, вы кончаете и кончаете, и наслаждение такое острое, что пора сказать: «Хватит!» – но хочется еще самую малость. Еще чуть-чуть, пока есть силы выносить эту сладкую муку. Вы можете себе такое представить? Да нет, ни хрена вам этого не представить.

– Ну и что дальше? – спросила Ребел.

– А дальше кто-то эту штуку отключил. Уф, я был как выжатый лимон. У меня все болело, я хотел есть и пить. Голова раскалывалась, и, должно быть, я потерял половину веса. Президент давно оделась и ушла. Несколько охранников смотрели на меня, как на дерьмо. «Что происходит?» – спросил я. Они ответили, что Закон о реорганизации только что вступил в силу и я им больше не нужен. Потом они дали мне пинка под зад, и я больше никогда в жизни не был в этой конторе, вот так. Вы поняли, что случилось? Они не отключали программу, пока Закон не вступил в силу, и я не потерял всех своих прав. А так как я подписал протокол о намерениях, права перешли к «Дойче Накасоие». Мне не заплатили ни гроша. Я пошел к юристу, и мне сказали, что все законно. Точнее говоря, чтобы доказать, что это незаконно, мне самому надо было быть корпорацией. Но я уже не был корпорацией.

После долгого молчания старик заключил:

– Сейчас я считаю, что все к лучшему. Молодые люди думают не головой, а яйцами. Старики видят все в более духовном свете. Теперь я живу в мире с Богом и черпаю утешение в Библии и Гите.

Ребел зевнула, и Уайет сказал:

– Наверно, тебе пора на боковую.

Он довел ее до пустой хибары. Сидеть и разговорить в ней могли два человека, но лежа помещался только один. Ребел заметила рядом с дверным проемом кусок провода (можно повесить шлем) и гамак из четырех веревок вместо кровати. Больше в комнате не было ничего.

– Лучше вытащить респиратор, – посоветовал Уайет. Ребел тупо посмотрела на него. – Из шлема. В этом углу двора плохая вентиляция, и, пока ты будешь спать, здесь может скопиться выдыхаемый воздух. Дыши через респиратор, а то проснешься с головной болью.

– Хорошо, – согласилась Ребел, и Уайет ушел.

Окна в комнате не было, Ребел закрыла накидкой дверной проем, и в хибаре стало темно. Потом она сложила свои пожитки в шлем и скользнула в гамак. Ребел висела в пустоте и дышала через респиратор. Дыхание отзывалось медленным, гулким звоном в голове.

Внешние шумы звучали в хижине приглушенно, но не умолкая. Музыка мешалась с идущим где-то вдали спором. В этом человеческом улье Ребел особенно остро почувствовала одиночество и заброшенность. Откуда-то доносилось монотонное «дин-дон, дин-дон», это кто-то стучал по трубам, подавая знак соседу. Ребел слышала, но не могла припомнить когда и где, что постоялые дворы в резервуарах строились как попало, новые трубы приваривались к старым без всякого плана или общего замысла, образуя дикую путаницу. Только недостаточная сила тяжести удерживала их от разрушения. Но время от времени повседневные нагрузки (люди ударялись о хибары, отталкивались от них, хватались за привязанные к трубам тросы) приводили к тому, что целые дворы сдвигались с места. Центробежная сила медленно толкала хибары навстречу друг другу, пока некоторые кварталы с грохотом не превращались в металлолом. А потом их обитатели – те, кто выжил, – собирали обломки, чтобы снова застроить освободившееся пространство.