Вакханалия - [74]

— На «Речном» выходите? — поинтересовался на ухо Постоялов. Я судорожно кивнула: да-да, выхожу… Он не стал справляться, как меня зовут, чем занимаюсь сегодня ночью, не встречались ли мы ранее. Мой кивок его вполне устроил.

Поезд плавно подкатил к платформе. Надутая страхом, как шар гелием, я выпала на перрон и, лишь собрав в ногах остатки воли, не побежала. Поток людей меня опутал, обложил разноголосицей. Светлая куртка с потертыми локтями обошла меня где-то справа, а слева в бочину втерся локоть Хатынской.

— Шевели ходулями, идиотка… Хоть из спортивного интереса разберись, куда это он собрался…

А я уже догадалась. Мир вашему дому, Борис Аркадьевич… Достойное завершение, нечего сказать, абсолютно бездарного дня. Когда мы поднялись по широкой лестнице к торговкам в вестибюле, Постоялов уже стоял у цветочного лотка, хмуро рассматривая невзрачный букетик георгинов. Я машинально отошла в сторону, встала за колонну. Бронька моментально очутилась сзади, запыхтела зловеще в затылок. Толпа продолжала подниматься. В числе прочих замелькала Сургачева. Она шла очень быстро, помахивая сумочкой, — не лицо, а просто роза распустившаяся… Повертев головой, совсем разулыбалась — понеслась, стуча каблучками, к какому-то высоченному парню в модном плаще, рассматривающему прессу, повисла у него на плече. Парень повернул голову — сперва оторопел от неожиданности… а потом тоже разулыбался — абсолютно белоснежной улыбкой.

— Ой, блин… — только и сподобилась сказать я.

Сургачева спрыгнула с парня, потащила его к выходу. Он что-то ей тараторил, она тараторила… Постоялов между тем приобрел полноценный веник, понюхал с кислой физиономией, перебрался к соседней торговке, что-то ей сказал. Рахитичного вида тетушка понятливо кивнула, извлекла из груды коробок пучок перезрелых бананов.

— В больницу пойдет. К жене. Она лежит тут рядом, на Гурьевской… — печально резюмировала я, глядя на подходящего Эдика. И этот туда же — уж больно неприветливая к концу дня физиономия. Не врезал бы… Я удрученно опустила голову.

— Ты не хочешь посмотреть нам в глаза? — недобро поинтересовалась Бронька.

Меньше всего я хотела смотреть им в глаза.

— Простите, — прошептала я, краснея, как гимназистка. — Ей-богу, ребята, простите, я вам добром отплачу…

Глава 7

Мне приснилась покойница с пышными формами. Она лежала в луже крови, а из горла у нее торчал нож. За горизонт тянулся кровавый след — покойница ползла, не хотелось ей умирать в неподвижном положении… «Пройди путем покойницы!» — сказал мне кто-то прямо в мозг, и я проснулась, озаренная.

Полдень. Липучка дрыхнет в ногах. Холодная война в разгаре… Не замечая домашних, я полдня просидела, таращась в окно, и пыталась расположить свои мысли в строгом военном порядке. Но это было в принципе невыполнимо — мысли вспыхивали радужным блеском и сразу лопались. «Черт с ними, — решила я. — Поработаем по наитию».

Около четырех часов дня я позвонила Броньке:

— Поможешь?

— Помогу, — с готовностью выпалила Бронька. — В чем проблема? Выпить надо? Мебель перевезти? Фирма «Щедрая душа» к вашим услугам, мэм, в любое время.

— Извини, Бронька. Прости за вчерашнее, не поверишь, но мы не зря провели этот день. Ты, наверное, занята? Отвезешь меня на дачу?

— Без проблем, — саркастически хмыкнула подруга. — Выходи из дома…

Ох, люблю я эту женщину… Пять минут на сборы, десять на заправку «кефира», двадцать на автогонки с элементами выживания (очень бодрит)… Она действительно не держала на меня зла: поход в театр ознаменовался новым этапом в отношениях с иностранным импотентом, а последующий визит Эдика сгладил некоторые несуразности от общения с Лео и некой Косичкиной. Что ни делается, все к лучшему, — философски решила Бронька, сто лет ей жизни…

И опять этот слякотный пейзаж, рождающий во мне дух противоречий. Двускатная крыша с высоким дымоходом, узкая Облепиховая, поникшие деревья… Береза, облетевшая в какие-то два дня. Голые сучья недоуменно торчат из ствола и шевелятся, как будто дерево разводит руками. Ветер носит по участкам жухлую листву. Лоскутья парниковой пленки прыгают по грядкам… Уныние на каждом метре…

— Спасибо, Бронька, а теперь уезжай. Я своим ходом доберусь.

— Совсем плохая стала? — ужаснулась Хатынская. — Ты о чем базаришь? Комплекс вины давит? Забудь, глупая, я сегодня добрая.

— Так надо, Бронька, — я сказала это твердо, рассчитывая на эффект. И кажется, произвела его: Бронька вылупилась на меня, как крестьянин на «Черный квадрат» Малевича: мол, о чем эта фигня?

— Хорошо, — она пожала плечами. — Я понимаю, у тебя было трудное детство, раннее пьянство и муж-вредитель. Но чтобы так крепко двинуться рассудком…

Еще раз пожав плечами, она села в «кефир». Покосилась на меня с остатками надежды — не передумаю ли.

— Газовик оставь, — бросила я, — потом верну…

Минут десять спустя, досыта накурившись, я уже стояла у калитки Розенфельд. Эксперимент века — последнее средство от отчаяния — начинался. 7 октября, в воскресенье, в 15.30 пополудни, груженная тележкой и авоськой, мадам, ныне покойная, выходит из калитки, чтобы ехать в город. Мадам — это сегодня я, и мне предстоит пройти ее путь — вплоть до городской квартиры… Обняв в кармане гладкую рукоять вальтера (Бронька научила, как спускать с предохранителя и дергать затвором), я медленно пошла по Облепиховой…