Вакантное место - [10]

Тоненько затараторил колокол, гонщики пошли быстрее, взмыли на вираж и вынеслись на прямую, полоснув толпу внутри трека опасным холодком схватки. Снова вираж. Они поднялись к барьеру. «Пора», — не подумал, не понял, а почувствовал Калныньш и, пригнувшись, направил машину вниз, к бровке. И успел только заметить, что вкось не рядом, как надо, как положено, как только и можно, а именно вкось, под острым углом — на него летит колючий блеск переднего колеса машины Ольшевского. Сейчас они столкнутся. Калныньш рванул руль вбок, в лицо кинулись вздыбленная зелень травы и черный комок, который был парнишкой-фотографом, так и не успевшим выпростать руки из мешка. Ударили судейские выстрелы — один, другой, третий, пока не кончилась обойма, испуганно захрипели динамики: «Заезд остановлен, внимание, заезд остановлен!»

Ольшевский пересек белую черту финиша и шагнул с седла на неловко подвернувшуюся ногу. Тяжело, словно после бега, дышащий Матвеев взял машину за раму. От виража шли две небольшие толпы, внутри которых колыхались носилки. На одних был Калныньш, а кто на других, Ольшевский не знал. Позади тренер Олег Пашкевич нес на плече велосипед с вывернутым в восьмерку передним колесом и в руке какой-то черный мешок.

Ольшевского грубо толкнули в плечо. Он обернулся. Перед ним стоял Соколов. Стоял и щурился.

— Ты что же? — раздельно спросил Соколов. — Ты таким путем? Ты дорожку себе расчищаешь? Учти, сволочь, это тебе так не пройдет.

Полчаса спустя радио объявило, что поскольку Айвар Калныньш не сможет продолжать соревнования, а Андрей Ольшевский за намеренный кроссинг дисквалифицирован, финал спринтерской гонки не состоится. Звание чемпиона страны присваивается заслуженному мастеру спорта Павлу Соколову.

Медленно идет автобус. Дорога на Москву прочно забита — много разного везут в Москву, много ей всего надо. Везут молоко в огромных белых цистернах и коров, от которых, наверное, то молоко надоено, и коровы жмутся друг к другу и смотрят с грузовика большими печальными глазами и привычно машут хвостами, отгоняя мух и слепней, которых и близко нет — всех прогнала бензиновая гарь. Везут в Москву лес, бревна пружинно колышутся на прицепах. Везут помидоры и огурцы в дощатых ящиках. Везут в контейнерах тульские самовары, чтобы продавать иностранцам в магазинах сувениров. Сложную аппаратуру с харьковского электрозавода. И льва из симферопольского цирка — лев заболел, его надо срочно показать московским ветеринарным светилам, он рычит и скребет лапами клетку, и шофер гордо улыбается и говорит гаишникам в тех местах, где образуются пробки: «Пропустите, товарищ начальник, имейте совесть, мучается животное».

Ползет и ползет автобус. Подремывают гонщики, придерживая свои велосипеды. Ребята рано встали сегодня, они торопятся домой. Покачиваются головы, уложенные на плечи соседей. Автобус тормозит, и они просыпаются. Шоссе медленно переходит цепочка вислогузых гусей с нашлепками на широких носах. И кто-то из пассажиров вспоминает, как однажды в многодневной гонке какой-то парень-латыш устроил завал: сам свалился, а на него другие попадали. И когда у него спросили, почему он упал, он сказал, что птичка попала под колесо. «Какая птичка?» — «Ну, русский такой птичка. Забыл, как называется. Ага, вспомнил. Гусь».

— Кто же это был?

— Да Калныньш. Он тогда еще на шоссе гонялся.

— А-а, Калныньш. Не повезло вчера ему.

Ольшевский на заднем сиденье. Сидит и не смотрит по сторонам, уставился в колени. Очень у него скверно на душе. Ребята по-разному отнеслись к случившемуся. Одни сказали: «Ну, бывает, с каждым может быть. Что он, нарочно, что ли?» Другие: «Ездить надо уметь». Третьи: «Нечего было пижонить». Никто не предположил, что Андрей сшиб Калныньша, чтобы устранить конкурента. Никто, кроме Соколова. Но Соколов сказал ему это, обозвал сволочью, и теперь Ольшевский думает: «Неужели сволочь? Ведь не хотел же, ведь правда случайно. И все-таки сволочь. Если бы повернуть все назад… Если бы повернуть время назад, то пропади он пропадом этот спорт, этот трек, все. Может, у Калныньша был последний шанс».

Васька Матвеев сидит рядом. Подбородком и локтями он держит, оберегая от толчков, пару зачехленных колес. Это те самые — легкие и пружинистые, что приготовил он Андрею для финала.

— Ты хоть посмотри, какой товар, — в который раз уныло предлагает он. — Какой класс! Пушинки! Надо же, вот и не пригодились… Вообще-то втулку еще можно облегчить. Как ты считаешь?

Что с него возьмешь, с Васьки!

Обметя стекла пыльным шлейфом, автобус обгоняет черная «Волга». В Москву возвращается Павел Соколов. Он едет один. Правда, попросились под Серпуховом какие-то двое, видать, грибники. В кепочках и резиновых сапогах. Сели и забубнили. Один принялся рассказывать другому за что пятнадцать суток заработал: «Взял половинку, иду. Гляжу: негр. Сидит в скверике. Черный такой негр, с пробуждающей нации, понял? Жалко мне его стало. Сбегал, принес стакан. С автомата для газировки. Налил, говорю: „Пей“. Стесняется. Еще пробуждающая нация, понял? Я говорю: „Пей, у меня есть. Мир, дружба“. И стал ему стакан тыкать. В губы, понял? Замели».