Вадимка - [18]
«Тифозный!» — решил Вадимка. Вспомнил — когда он в прошлом году заболел тифом, как ему противна была еда.
Парнишка не привык побираться, но нестерпимый голод мучил его. — Вадимка уже третий день ничего не ел.
— Отломите и мне кусочек! — робко попросил он бородача.
Тот остановил на нём свой взгляд.
— А заболеть сыпняком не боишься?
— Не-е! Я своё уже отдежурил. Теперь, говорят, я больше не захвораю.
Сосед протянул Вадимке весь свой хлеб.
— Да мне только кусочек. Вы весь не отдавайте. Начнёте выздоравливать, ох и есть захочется!
Бородач молча положил хлеб Вадимке на колени.
— Ну, спасибо… Дай вам бог здоровья! — поблагодарил Вадимка.
Ему хотелось сказать соседу что-то доброе, поделиться с ним чем-нибудь. Но нашлось лишь одно — его горький опыт тифозного больного:
— …А вы не робейте! Сначала, помню, казалось, что день ото дня мне становится лучше и лучше, а я помирал, а потом стало мерещиться, что мне все хуже и хуже, а я поправлялся… Ежели вам под конец болезни будет казаться, что становится все хуже, знайте, на самом деле вы выздоравливаете.
— А ты в эту кашу как попал? — неожиданно спросил красноармеец.
— Да в подводы забрали! — с неохотой ответил казачонок. — А теперь вот… коней потерял… На чём работать?..
Голос у Вадимки дрогнул.
— Да ты сам-то не робей, — подобрел сосед. — Жив остался, и ладно… Считай это за главную свою удачу.
— Конечно… жить на свете самое главное! — воспрянул духом Вадимка. Он был уверен, что его слова должны понравиться бородачу.
Но тот почему-то замолчал. Вадимка знал, как тяжело говорить при такой болезни. Вот человек и молчит. Вдруг бородач заговорил снова:
— Жить на свете, парень, не всегда самое главное… Есть вещи куда важнее нашей жизни…
— Мой дед говорил, что главное жить, остальное приложится… — пробовал возразить Вадимка.
— Чтобы это приложилось, приходится иногда жизнь отдавать, — говорил красноармеец, закрывая глаза. — В России победила революция, и сила, какая может нас одолеть, на всем свете не сыщется — вот что главное, парнишка… Сколько чудесных людей пало за эту победу… А разве им не хотелось жить?..
Сосед то замолкал, то распалялся все больше и больше. В его словах Вадимке послышалось что-то созвучное с тем, что он видел в станице Хомутовской. А видел он там, как умирали коммунисты. Они шли босыми ногами по снегу навстречу смерти, в суровом молчании, и никто из них тогда не дрогнул.
«Наверно, коммунист!» — подумал Вадимка, пристально глядя на соседа.
— …А вот мне повезло — я дожил до победы! — говорил тот, успокаиваясь. — Не знаю — удастся ли победить тиф… Было бы уж очень глупо умирать после победы…
— Да что вы! — вскочил на ноги Вадимка. — От тифа не обязательно умирают. Я вот и то выжил!.. А вы вон какой крепкий… И больше моего понимаете…
Пришли два красноармейца, сказали, что из госпиталя пригнали санитарную повозку. Помогли больному встать.
— Ну, парень, счастливой тебе дороги… Едешь ты из одного мира в другой… Жалко, что ехать придётся без плацкарты, да что поделаешь! А твои советы я запомнил… Вспоминай и ты про мои…
— Обязательно! — крикнул Вадимка. Стараясь помочь поднять больного, он подал бородачу его вещевой мешок, осторожно стряхнул с него грязь. Больной красноармеец со своими провожатыми вскоре затерялся в толпе, но Вадимка ещё долго смотрел ему вслед.
…Товарный поезд еле тащился; дряхлый паровоз, пыхтя и отдуваясь, старался отдышаться от своего непосильного труда. Под стать ему были вагоны. Многие из них изрешетили пули. На некоторых зияли большие дыры — где от старости, где от осколков снарядов. Теперь этих ветеранов снова выстроили в шеренгу и заставили работать из последних сил. Они скрипели и покачивались.
Когда поезд подошёл к вокзалу, он был переполнен: все теплушки были туго набиты пленными, вагонные крыши и буфера сплошь усеяны людьми. Железнодорожники говорили, что поезд пойдёт до самого Ростова.
Вадимке удалось устроиться на крыше. Тут можно лежать, не боясь, что тебя затопчут, тут можно и дышать, не боясь задохнуться. Днём уже припекало солнце, здания на станциях укрылись под прозрачной зеленью деревьев. Легче становилось на душе. Но стоило только закатиться солнцу, как начинал пронизывать холодный ветер, особенно свирепевший, когда поезд быстро шёл под горку. Свернувшийся калачиком Вадимка дрожал, дожидаясь утра. Спать приходилось днём. Вадимка очень экономил хлеб. От каравая, подаренного больным красноармейцем, он отламывал очередной кусочек с таким расчётом, чтобы хватило на неделю, а за эту неделю он надеялся на поездах добраться до дому. У кого кончался хлеб, те сходили на какой-нибудь станции и рассеивались по окрестным посёлкам христарадничать. Вадимка решил не задерживаться. Да и попрошайничать уж очень не хотелось.
Целыми днями его соседи вели бесконечные разговоры. Больше всего тужили, что весной, в золотое время, когда день кормит год, приходится болтаться на этой крыше. Вадимка не мог оторвать взгляда от ровной, как стол, зелёной кубанской степи. Хлеба зазеленели, они занимали почти сплошь всю равнину. Такое лихое время, а хлеб люди всё-таки ухитрились посеять! И только кое-где попадались зараставшие сорняками необработанные загоны. Наверно, они принадлежат семьям, где никого не осталось в живых.
