Вацлав Дворжецкий - династия - [8]

Вот так в Омске завязался этот узел – на Программа спектакля «Девицы-красавицы» всю жизнь. Тогда же я увидела, как широк круг его интересов, помимо театра. А не зря говорится: первые впечатления очень важны, и то, что мне только приоткрылось в Омске, дальше развивалось и развивалось. Чем бы он ни был занят, занимался этим с полной отдачей. Например, теперь мы все об этом отзываемся с юмором, с насмешкой, но это была жизнь – всех нас заставляли заканчивать университет марксизма-ленинизма. Я это сделала одной левой – только что пришла из института, и мне это ничего не стоило. А над Вацлавом Яновичем я постоянно иронизировала, так как он конспектировал все работы «классиков». При этом доводил меня до белого каления, потому что с кем еще можно было полемизировать? Только со мной, естественно. В силу многих причин: во-первых, он уже понял, что не всегда и не всем можно высказывать во всеуслышание то, что думаешь, во-вторых, я была экспертом, поскольку только что вылетела из-под крыла профессуры. Но с какой тщательностью, с какой ответственностью, причем неформальной, он изучал всякие «антидюринги», осмысливая их, вступая в полемику, на всё имея свою точку зрения! И параллельно с этим своими руками он строил яхту.

Потом у нас появилось новое увлечение: мотоспорт. Мы приобрели мотоцикл БМВ без коляски. Сели на мотоцикл и поехали. Надо сказать, что с ним мне ничего не было страшно, абсолютно ничего. То, что у нормального человека должно было вызывать опасение, страх, куда-то улетучивалось. Дворжецкий – человек волевой, увлеченный, умел рассказать и преподнести всё таким образом, что окружавшие развешивали уши, раскрывали глаза и получали море удовольствия. Итак, сели мы на мотоцикл, мчимся по городу, и я чувствую, что мы что-то очень долго едем, едем и, наконец, врезаемся в забор рынка и останавливаемся. Слава Богу, без членовредительства. Дворжецкий сказал: «Знаешь, а я ведь первый раз сел на мотоцикл». Он просто не знал, как затормозить.

Было, конечно, много всяких волнующих историй, связанных с мотоциклом. Как-то поехали за город, и из-под седла стали вылетать гайки. Я сижу сзади, держусь за него, а гайка с одной стороны выскочила, с другой стороны выскочила. Я тормошу Дворжецкого – он не слышит. Все-таки остановились, посмотрели. Мотоцикл был немецкий, очень хороший, но, как водится, побывал в наших руках, и, оказывается, гайки были недостаточно хорошо прикручены. Всякое бывало. Потом у нас появился мотоцикл с коляской, это уже была просто разъезжающая ложа.

Жизнь вокруг нас бурлила и кипела. В это время начали происходить всякие серьезные катаклизмы. В марте не стало нашего незабвенного «отца, учителя и друга всех народов». Помню, мы вышли из театра и шли почему-то не домой в Газетный переулок, а к почтамту. Я получала все письма до востребования. Встретившийся нам актер эту новость сообщил. Слез у нас не было, не поверили. Вернулись в театр, там уже все всё знали. А через энное время сняли портрет Берии. Ну, опять очень «расстроились», как вы понимаете.

Вацлав Янович отдал Омску восемнадцать лет творческой жизни, в Омском драматическом театре проработал, за вычетом лагерей, около одиннадцати. Туда его пригласила художественный руководитель театра Лина Семеновна Самборская. Это была чрезвычайно колоритная личность. О ней и об атмосфере, царившей тогда в театре, Вацлав Янович рассказывал в беседе с критиком Александром Свободиным.

«Самборская – это было чудо. Она не допускала никакого амикошонства. Требовала, чтобы актеры на улице, где угодно вели себя не так, как „окружающее население“.

Однажды я получил от нее выговор в приказе за то, что из театра нес домой в общежитие два ведра воды. Представляете: я в шубе с бобровым воротником, в бобровой шапке иду с ведрами. Все оглядываются, смотрят: «Вот это – Дворжецкий! Ведущий актер!» Я был известен, имя на тротуаре писали, девчонки всякие окружали, поклонников было полно. И Самборская напомнила мне, как актер должен вести себя в жизни. Ее муж, Шевелев, тоже был режиссером, хотя не имел никакого отношения к театру. Она ему помогала, если нужно. Это был красивый мужчина, высокий, стройный, с крупной челюстью. И у них была пролетка с кучером, кобыла. Пролетка проезжала, и все в городе видели: едет Самборская, главный режиссер, сидит, не оглядываясь по сторонам, направляется в театр. Бывало, так улыбнется всем – в 360 зубов. Одета обязательно как полагается. Навстречу выходят люди, снимают шляпы, целуют руку, в проходе открывают двери, пошла… Такой ритуал. Но, между прочим, если было нужно, она на сцене могла матом покрыть и рабочих, и тех, кто там напорол, и еще кого-то. Гром гремел, «завтра выгоню из театра, и всё!» Вот такой художественный руководитель театра. А когда она выходила на сцену в «Анне Карениной» читать текст от автора… Сидела у рояля, играла и говорила: «Всё смешалось в доме Облонских…» Это было чудом».

Оставаться дольше в Омске Дворжецкий никак не хотел, и меня тоже тянуло уехать. О Москве речи быть не могло, потому что его туда никто бы не пустил. Как только мы об этом заикнулись, в управлении культуры сказали: «Нет. Вас, Рива Яковлевна, мы задерживать не можем, потому что вы три года отработали, а Вацлав Янович плотно занят во всем репертуаре, и мы сможем его отпустить только через два сезона». Мы решили, что другого выхода всё равно не будет. Поэтому я (напоминаю, был 1953 год) подала заявление об уходе, и нам в управлении культуры какая-то дама дала слово, что через два сезона она его отпускает.