Ваал. Неисповедимый путь - [21]

Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой былого приютского воспитания.

— Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не помогла бы здесь пресловутая линейка?

—Нет.

— А что же?

— Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, чтобы добраться до нее, нужно очень постараться.

Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.

— Мне кажется, он вам интересен. Да?

— Да, — сразу ответила она. — Сама не знаю чем. — Она взглянула на отца Робсона. — Он очень выделяется.

—Да?

— Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; это видно по их глазам. А в его глазах — мне так кажется — читается какая-то цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить любого другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один из стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так далее. Но Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет посвящать нас в свои планы.

Отец Робсон согласно кивнул.

— Хорошее наблюдение. Очень хорошее.

Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон остановился, и сестра Розамунда взглянула на него.

— Вы хотели бы мне помочь? — спросил он. — Джеффри теперь ни за что не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне нужен кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его беспокоит. Я был бы вам очень признателен, если бы вы время от времени, насколько позволит ваше расписание, приглядывали за ним.

— Его что-то мучит, — сказала сестра Розамунда. — Он пугает меня.

— Мне кажется, он всех пугает.

— По-вашему, он... психически неуравновешен?

— Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о нем, и тут вы могли бы оказать мне огромную услугу.

— Почему вы думаете, что мне повезет больше, чем вам?

— Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на вашем месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы рассчитывать на грубость или камень. Только не на послушание.

Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья потрескивали, точно бенгальские огни.

— Хорошо, — сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее лицо. — Я попробую как-нибудь расположить его к себе.

— Отлично, — отозвался отец Робсон. — Буду очень благодарен. Доброй ночи.

Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, жалея, что не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что втравил ее в эту историю. Он вдруг обернулся и сказал:

— Будьте осторожны, не давайте ему... укусить, — и исчез в сгущающихся сумерках.

Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла в темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света, падавшего из окна четвертого, «спального», этажа. Новый порыв ветра зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно очнувшись от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. Ей показалось, будто кто-то метнулся от окна, в светлом прямоугольнике у нее под ногами мелькнула тень. Она отошла от крыльца и посмотрела на освещенное окно; ветер яростно трепал подол ее платья. Занавески были раздвинуты, но в окне никого не было. Сестре Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула и стала подниматься на крыльцо.

Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из окна. Он видел, как они — сестра Розамунда и отец Робсон — подошли к крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней листвы. Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, сделал с книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не лучше была и сестра Розамунда; она воображала себя ангелом-хранителем, ангелом милосердия, а была обыкновенной шлюхой, рядящейся праведницей.

Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в беспорядке были разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в темноту, опустившуюся на землю, как топор палача.

Позади раздался визгливый голос одной из сестер:

— Джеффри! Ты что же не идешь ужинать?

Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, тяжело ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Потом наступила тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из столовой, долетали приглушенные голоса детей.

С другого конца комнаты послышалось:

— Ваал...

Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это Питер Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал — в раннем детстве с ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, жалобно глядя на Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему между кроватями. Питер сказал:

— Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь сделал не так?

Ваал ничего не ответил.

— Я сделал что-то не так, да? Что?

Ваал негромко велел:

— Иди сюда.

Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной воде, метался страх.

Ваал сказал:

— Ты чуть не проговорился, правда?

— Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное слово!

— Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?

Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо черных, страшных, они превратились в серые и вдруг запылали, как красные угли, опаляя кожу, но леденя кровь. Мальчик задрожал и, охваченный слепой паникой, огляделся, ища помощи, не сразу сообразив, что все — и дети, и сестры — сейчас внизу, в столовой, и не могут помочь. Глаза Ваала стали густо-алыми, как кровь, потом огненно-белыми, словно расплавленная сталь.