Ваал - [25]

— Доброе утро, сестра Розамунда. Вы заняты?

— Сегодня мы писали контрольную.

— Да, я вижу. — Он огляделся и посмотрел на стенд, где висели детские рисунки: выставка, посвященная Томасу Джефферсону. На одном из портретов волосы у этого уважаемого государственного мужа были зеленые, а зубы черные. На доске отец Робсон увидел написанные рукой сестры Розамунды вопросы к теме «Американская конституция». Неровный почерк, налезающие друг на друга буквы, строки, взбирающиеся от середины доски к верхнему ее краю говорили о стрессе. Он мысленно отметил это обстоятельство.

— А знаете, я в свое время очень интересовался историей. Создавал в начальных классах всевозможные исторические кружки, даже удостоился нескольких наград педагогического совета. Мне всегда была интересна история древнего мира — зарождение цивилизаций и тому подобное. Захватывающий предмет.

— Боюсь, дети к нему еще не совсем готовы.

— Что ж, — согласился он, — может быть.

— Я очень занята, — напомнила сестра Розамунда. — Через несколько минут у меня урок.

Отец Робсон кивнул.

— Могу я поговорить с вами? Всего минуту.

Она не ответила.

Он стоял перед ней, пока она не подняла глаза. Поймав ее взгляд, он сказал:

— Сестра Розамунда, вас что-то беспокоит?

— С чего вы взяли?

— Я не утверждаю , что вас что-то беспокоит, — мягко заметил он. — Я только спросил. Некрасиво отвечать вопросом на вопрос.

— На свете много некрасивого, — проговорила она и сразу опустила глаза.

Отец Робсон уловил сарказм в ее голосе и понял, что беспокойство сестер относительно ее поведения в последние недели не беспочвенно.

— Нет, — возразил он. — Я так не думаю. Вы не хотели бы об этом поговорить?

— Вы путаете меня с детьми. Вас кто-то просил поговорить со мной? Отец Данн?

— Нет. Я заметил резкую и внезапную перемену в вашем поведении. Все заметили, даже дети. И мне захотелось узнать, не могу ли я чем-нибудь помочь.

— Нет, — решительно отрезала она. — Не можете.

— Что ж, ладно, — сказал он. — Простите, что побеспокоил. Еще один вопрос, и я уйду. Вы помните наш разговор о Джеффри Рейнсе?

Она оторвала взгляд от бумаг, и отец Робсон заметил, что ее лицо на несколько секунд побелело. Это встревожило его.

— Прошу прощения, — сказала сестра Розамунда после минутной паузы. — Я совсем забыла, что вы просили меня присмотреть за ним.

— Нет, нет, ничего страшного. Я понимаю. У вас и без того довольно работы. К тому же взять на себя ответственность за этого ребенка следовало бы мне.

Она открыла ящик стола и принялась убирать туда листки.

Ну-ка, копни здесь поглубже, сказал себе отец Робсон. Тут что-то очень неладно.

— Ваше отношение к мальчику изменилось? Вы по-прежнему полагаете, что контакт с ним возможен?

Она закрыла ящик стола:

— Он… очень трудный ребенок.

Отец Робсон хмыкнул, соглашаясь. На лице сестры Розамунды так отчетливо проступило напряжение, словно по ее чертам прошелся резец скульптора; пальцы ее постоянно то сжимались, то разжимались. Он заметил в ней странное сходство с ребенком, о котором шла речь, — отстраненность, отчуждение, язвительную холодность — и вдруг испугался.

— Этот ребенок как-то связан с вашей проблемой, сестра? — спросил он и тотчас пожалел о грубоватой прямолинейности вопроса.

В глазах сестры Розамунды блеснул огонек, но она быстро справилась с собой, и отец Робсон почувствовал, как утихают ее гнев и смятение. Ему показалось, что она не ответит, но сестра Розамунда вдруг сказала:

— Почему вы так думаете?

— Вот, пожалуйста, — он попытался изобразить улыбку, — вы вновь отвечаете вопросом на вопрос. Я попросил вас поговорить с ним, и почти сразу после этого вас… как подменили. Подавленность, замкнутость, отчужденность… Мне кажется, от мальчика исходит некая тревожная сила. Поэтому…

— Я же вам сказала, — ответила сестра Розамунда, — я еще не говорила с ним. — Она попыталась посмотреть священнику прямо в глаза, однако ее взгляд ушел в сторону.

— Вы уклоняетесь от разговора, сестра, — сказал отец Робсон. — Раз вы не можете выговориться передо мной, поговорите с кем-нибудь еще. Мне больно видеть вас такой грустной и подавленной.

В класс уже заходили дети. Заточив карандаши в точилке, укрепленной на стене, они рассаживались по местам.

— У меня контрольная, — снова напомнила сестра Розамунда.

— Что ж, хорошо, — вздохнул отец Робсон, предпринимая заключительную попытку разглядеть, что скрыто в глубине ее глаз. — Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. — Он в последний раз улыбнулся и направился к двери.

Но, когда он потянулся к дверной ручке, сестра Розамунда сказала:

— Отец Робсон…

Отчаяние в ее голосе остановило его. В нем было что-то, готовое сломаться, как хрупкий осколок стекла.

Держа руку на ручке двери, он обернулся.

— Как по-вашему, я привлекательная женщина? — спросила сестра Розамунда. Она дрожала; ее нога под столом нервно постукивала по деревянному полу.

Он очень мягко ответил:

— Да, сестра Розамунда. Я считаю вас привлекательной во многих, самых разных, отношениях. Вы очень добрый, чуткий, отзывчивый человек.

Дети притихли и слушали.

— Я имею в виду не это. Я хочу сказать… — Но она вдруг перестала понимать, что же она хочет сказать. Незаконченная фраза умерла на ее дрожащих губах. Сестра Розамунда залилась краской. Дети захихикали.