Ва-банк - [48]

Вечером, поедая сварганенный из консервов ужин, Крайчет вдруг спросил меня:

— Ты ведь уже не так молод, а? Года тридцать четыре тебе?

— Больше. А почему ты спрашиваешь?

— Просто ведешь себя как двадцатилетний мальчишка. Вот я и удивляюсь.

— Знаешь, а мне не намного больше. Всего двадцать шесть.

— Что-то не верится.

— Правда. Сейчас объясню. Просто тринадцать лет я прожил в наглухо запертом ящике. Можно сказать, эти тринадцать лет и не жил вовсе. Надо прожить их теперь. Улавливаешь арифметику? От тридцати девяти отнять тринадцать — как раз и будет двадцать шесть.

— Не понял.

— Ладно, неважно.

Я нисколько не кривил душой — действительно чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой, и мне еще предстояло прожить украденные у меня тринадцать лет. Я должен был вернуть эти годы, прожечь их, промотать беззаботно, как делают юноши, чье сердце переполнено безумной жаждой жизни.

Однажды перед рассветом нас всех разбудил отчаянный крик. Оказывается, в повара, того, который готовил для носильщиков и как раз только что встал и засветил фонарь, чтобы сварить кофе, попали две стрелы — одна вонзилась ему в бок, другая в ягодицу. Его нужно было немедленно отправить в Маракаибо. К лодке раненого несли на носилках четверо.

Настроение было омрачено. Мы чувствовали, что индейцы где-то рядом, в лесу, но не видели и не слышали их. Чем дальше мы углублялись, тем больше усиливалось чувство тревоги, похоже, мы вторглись в самое сердце их охотничьей территории. Дичи вокруг было полно, почти у всех нас были ружья, и время от времени мы подстреливали то птицу, то некое подобие зайца. Лица у всех были мрачные, никто не пел и не смеялся.

Постепенно люди впали в совершенно истерическое состояние. Многие хотели прервать экспедицию и вернуться в Маракаибо. Крайчет настаивал на ее продолжении, считая, что нам следует подниматься дальше вверх по течению реки. Карлос бы парнем не робкого десятка, но и он, похоже, нервничал. Однажды он отозвал меня в сторонку.

— Как считаешь, Энрике, может, стоит вернуться?

— Но почему, Карлос?

— Из-за индейцев.

— Да, верно, здесь есть индейцы, но ведь они вполне могут напасть на нас и на обратном пути.

— Не знаю, не уверен. Может, мы слишком близко подошли к их деревне? Вон, посмотри на этот камень, похоже, на нем они размалывали зерно.

— Похоже, что так, Карлос. Ладно, пойдем потолкуем с Крайчетом.

Переубедить американца оказалось непросто. Он твердил, что мы находимся в уникальном с геологической точки зрения районе. Выслушав наши возражения, совершенно вышел из себя и закричал, чего никогда не позволял себе раньше:

— Как хотите! Если боитесь, возвращайтесь! А я остаюсь!

И вот все ушли, кроме Крайчета, Карлоса, Лэппа и меня. Пять дней мы продвигались вперед без всяких происшествий, однако, пожалуй, еще никогда в жизни я так не нервничал, всей кожей чувствуя, что на протяжении двадцати четырех часов в сутки за нами наблюдают одному Богу ведомо сколько пар внимательных невидимых глаз. Только раз они обнаружили свое присутствие. Это случилось, когда Крайчет пошел к берегу реки справить нужду и заметил вдруг, как зашевелился тростник, а потом две руки раздвинули его плотную стену. Это моментально отбило у него всякую охоту делать то, зачем он туда пришел, однако, проявив обычное для него удивительное хладнокровие, он, как ни в чем не бывало, повернулся к тростнику спиной и отправился в лагерь, словно ничего не случилось.

— Похоже, и правда пришла пора возвращаться в Маракаибо, — сказал он Лэппу. — Образцов породы мы набрали достаточно. И думаю, совершенно необязательно оставлять индейцам столь замечательные четыре образчика белой расы.

До поселка Ла-Бурра, состоявшего домов из пятнадцати, мы добрались спокойно. А когда сидели в ожидании грузовика, который должен был забрать нас, и, не спеша, выпивали, вдруг меня отозвал в сторону какой-то пьяный индеец-полукровка.

— Ты вроде бы француз, а? Да… стыд и позор таким французам, вот что я тебе скажу!

— Как это понять?

— Сейчас поймешь. Ведь вы забрались в страну мотилонов, верно? И что там делали? Палили из ружей налево и направо во все, что летает, бегает или плавает. Это не научная экспедиция, вот что я тебе скажу, это самая что ни на есть разбойничья охота!

— Куда это ты гнешь?

— Если и дальше так пойдет, то вы лишите индейцев всех источников пропитания. У них ведь и так всего мало. Раз в день-два они убивают какую-нибудь дичь и едят это мясо, лишнего себе не позволяют. И убивают, заметь, не из ружей, а стрелами, бесшумно, не распугивая других животных. А вы всех распугали своей пальбой.

Парень был неглуп, за его словами угадывалась настоящая боль, и я заинтересовался тем, что он говорил.

— Что будешь пить? Я угощаю.

— Двойной ром, француз. Вот потому-то мотилоны и стреляют в вас. Из-за таких, как вы, им скоро нечего будет есть.

— Так, выходит, мы грабим их кладовую?

— Выходит, что так, француз. А потом, когда вы плыли на каноэ, и ручей становился слишком узким и надо было выходить и толкать лодку, разве ты не замечал, что при этом вы разрушаете маленькие запруды из веток и бамбуковых палок?

— Да, видел. Часто.