В зеркалах воспоминаний - [37]

Они пришли в какой-то дом, где собралось местное общество, дамы читали стихи. Кормили скудно, но давали чай. В разгар вечера раздался громкий, властный стук в дверь. Хозяйка побежала открывать. В комнату вошли два офицера и следом за ними – Верховный правитель России и Верховный главнокомандующий Русской армией, как он сам себя называл, адмирал Колчак. Хозяйка приветствовала его: «Ваше превосходительство, спасибо, адмирал, что пришли. Познакомьтесь, у нас здесь наши местные поэты». Хозяйка представила ему гостей, и когда дошла очередь до приятеля Иванова, тот, указав на Всеволода, сказал: «Это, ваше превосходительство, молодой писатель, рассказы которого очень похвалил Горький».

– Горький? – переспросил Колчак. – Да, знаю. Первый, кого мы повесим, когда придем в Петроград, будет Горький. И, подумав, добавил: – А следующий Блок.

Вспоминаю еще один эпизод из наших переделкинских встреч. В центре беседы – Лев Копелев, фронтовик, друг Солженицына и прототип одного из главных персонажей его романа «В круге первом». Сразу после окончания войны он десять лет отсидел в ГУЛАГе «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. В середине 1970-х Копелев опубликовал за рубежом автобиографический роман-трилогию «Хранить вечно», в котором передал страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению. В Советском Союзе роман будет напечатан лишь в 1990-м, а за десять лет до этого его автор был лишен советского гражданства. Но при всём при этом он оставался неисправимым оптимистом.

И вот мы сидим на даче, говорим о культуре, о книжных новинках, о театре.

– Слышал, у вас новые спектакли в театре Сатиры? – обращается Лев Зиновьевич к Плучеку, главному режиссеру этого театра. – Я бы с удовольствием сходил, если пригласите.

– Нет проблем, я вам оставлю билет. На какое имя оставить, чтобы не создавать вам неприятностей?

И Галя очень хорошо подсказала:

– А вы напишите: «Хранить вечно» – и всё.

Грузинский Сократ

Мераба Мамардашвили уже при жизни называли «грузинским Сократом». Самое «сократичное» заключалось в том, что он почти ничего не писал – он говорил, свои лекции называл «беседами» и выступал в самых разных местах: в университетах Москвы, Тбилиси, Ростова-на-Дону, Риги, зарубежных стран, в научных кругах.

Мне доводилось не раз бывать на лекциях Мамардашвили. Он приезжал в Московский университет, и попасть в ту аудиторию, где он читал лекцию о Канте, например, было невозможно. Какое-то время он преподавал во ВГИКе – и там на его лекции сбегались со всех курсов. И так было всюду.

Ещё со времён учёбы в университете его интересовала проблема «человек и человеческое сознание»; природа мышления – сквозная тема его философии. Как и многие философы со времён Аристотеля, Мамардашвили видел смысл жизни в самореализации, в том, чтобы «исполниться в качестве Человека». На его лекциях всегда были включены диктофоны, студенты записывали его беседы. Если бы не наш общий друг Юра Сенокосов, который ставил перед ним записывающий аппарат и потом не превращал эти записи в книги, от Мераба не осталось бы ничего. Слава богу, сейчас есть с десяток книг Мамардашвили. Самые знаменитые из них – о Марселе Прусте, Рене Декарте, Иммануиле Канте – опубликованы лишь после распада СССР.

Его вклад в перестройку был огромен, но отношения с властями были не очень простые. Хотя в своё время он работал в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма», по служебным командировкам ездил в Италию, ФРГ, ГДР, на Кипр, в Париж, на несколько лет он стал «невыездным».

Мераб был полиглот, с детства свободно говорил на грузинском, русском и английском языках, а впоследствии самостоятельно овладел немецким, французским, итальянским и испанским, мог изъясняться по-гречески и по-чешски. Однажды, я помню, мы с Борей ехали из Пицунды в Москву через Тбилиси. Позвонили Мерабу, он буквально приказал: «Ребята, приезжайте! Мы с сестрой смотрим суд над угонщиками самолета». – «По-русски?». – «По-грузински, но я вам переведу». Мы приехали и почти все заседание посмотрели в переводе и с блистательными комментариями Мераба Мамардашвили.

Я был последним человеком, который видел его живым. Он прилетел из Парижа с какой-то лекции. Я встретил его в Шереметьево и повез во Внуково, где он должен был сесть на самолет в Тбилиси. Он был оживлён, по дороге рассказывал про свою поездку, про Париж, про встречи, которые там были, говорил о своих планах. Во Внуково мы распрощались, а дома по «голосам» я услышал, что в терминале аэропорта «Внуково» в зале ожидания внезапно от сердечного приступа умер М. К. Мамардашвили.

Дрозд подмосковный

Нина Михайловна Бейлина – ближайшая подруга Юлии Добровольской, замечательный человек. Веселый, дружеский. Она закончила Московскую консерваторию по классу скрипки, училась у Давида Ойстраха – одно это уже знак качества. Нина – лауреат самых престижных международных конкурсов: имени Чайковского в Москве, М. Лонг и Ж. Тибо в Париже, имени Энеску в Бухаресте, а в Италии её удостоили Золотой Медали Viotti D’Oro (Италия) с присуждением звания «Музыкант года». Она была замужем за известнейшим дирижером Израилем Чудновским, но он довольно молодым умер, и она осталась одна с полуторогодовалым сыном. В 1977 году Нина уехала в Америку, сделала там очень успешную карьеру. Самый авторитетный музыкальный критик Америки Шёнберг написал после концерта Нины Бейлиной в Нью-Йорке: “Для Советского Союза большая потеря, а для Америки – большое приобретение!”. В Нью-Йорке Нина создала ансамбль «Bachanalia» – «Бахханалия», то есть праздник в честь Иоганна Себастьяна Баха. Она обожала свой оркестр, и публика его тоже любила. Об этом говорили всегда переполненные залы. В Нью-Йорке Нина поселилась на Манхэттене, в прекрасном доме работников искусств, из окна её квартиры был виден Empire State Building. Романтическое такое место. И когда я или наш Алёшка приезжали в Нью-Йорк, мы всегда останавливались у нее.