В зените - [9]

Стук!

Как, уже? Преодолел лифт и две ковровые дорожки?

— Миль пардон! Я имею честь видеть перед собой?..

Грузный, лысый, с шаркающей походкой. А одет нарядно: запонки на манжетах, манишка, старомодный шик. И французит. У нас это вышло из моды лет пятьдесят. Из эмигрантов, что ли?

— Простите, по телефону не расслышал вашу фамилию.

— Граве, Иван Феликсович Граве, с вашего разрешения.

— Астроном Граве? Но мне представлялось, что вы гораздо старше.

— Я не тот Граве, не знаменитый. Тот — мой двоюродный дядя. Он умер недавно в Париже. Меня тоже увезли в Париж мальчиком. Там я учился, там работал. Но Петербург в моей семье всегда считали родным городом. И вот удалось вернуться на склоне лет.

«Ну и чего же ты хочешь от меня, племянник знаменитого дяди?»

— Миль пардон, — пыхтит он. — До сих пор я не имел чести лично, тет-а-тет, беседовать с писателем, жени-де-леттр. Даже смущен немножко. И недоумеваю. По вашим вещам я составил себе представление о вас, как о юноше порывистом, нервозном, с пронзительным взором и кудрями до плеч. Я полагал, что фантастика, как поэзия, жанр, свойственный молодости. А вы человек в летах, склонный к тучности, я бы сказал…

«Что за манера — прийти в гости и вслух обсуждать фигуру хозяина».

— Внешность обманчива. Кто же судит по внешности? — Слова мои — чистейшая демагогия. Все мы судим по внешности. Молоденькая и хорошенькая — значит милая девушка. Прилично одет — уважаемый человек, плохо одет — подозрительный.

— Но согласитесь, однако, что человек с моим обликом не может сделать великое открытие.

«Все ясно — непризнанный изобретатель. Сейчас будет уговаривать написать о нем роман».

— Для открытия прежде всего нужна аппаратура, — говорю я. И собираюсь повторить слова Физика о синхрофазотроне.

— Да-да, аппаратура, оборудование, — подхватывает он. — Астроном, прикрепленный к рекордному телескопу, как бы получает ярлык на открытие. Впрочем, и тема играет роль. Вы заметили, что широкую публику интересуют не все разделы астрономии, а только экстремальные, краевые. С одной стороны — очередное, достижимое: Луна, Марс, Юпитер, с другой стороны — наиотдаленнейшее: квазары, пульсары, предельное и запредельное. Альфа и омега!

— А на вашу долю выпала буква в середине алфавита?

— Именно так, отдаю должное вашей проницательности. Мю, ню — что-то в таком духе. Выпала, досталась, определена судьбой. Знаете, как это бывает: молодой специалист идет туда, где место есть. Дядя устроил меня к Дюплесси, шеф занимался шаровыми скоплениями, мне поручил наблюдение переменных в шаровых. Так я и застрял на этой теме. А кого интересуют шаровые? От Солнца тысячи или десятки тысяч парсек. Практически недостижимы, философского интереса не представляют. Среднее звено. Ученый, работающий в среднем звене, невольно считается средним.

Я окончательно перестал понимать, к чему клонит мой гость. Сочувствия ищет, что ли? Предложит написать роман о судьбе гения, вынужденного заниматься маловажным делом?

— Среднее, невыразительное звено, — продолжал Граве. — Хотя на самом деле там много таинственного и непонятного. Проблема равновесия, например. Ведь шаровые не вращаются. По закону тяготения все звезды должны бы падать к центру, падать и взрываться. Однако же не взрываются. Построена качающаяся модель: светила падают и взлетают, падают и взлетают… Увлекательнейшая проблема…

— Вероятно, увлекательно для специалистов, — сказал я. — Для избранных. Рядовых людей волнует то, что их касается. Есть ли жизнь в космосе, например?

— Да-да, жизнь в космосе, всем нужна жизнь в космосе. — Он сокрушенно покачал головой. — Когда Моррисон и Коккони ловили сигналы с Тау Кита, об этом писали газеты во всем мире. А что может быть наивнее: из миллиардов звезд выбрать одну и надеяться, что именно оттуда идут радиопередачи? Уж лучше бы направили радиотелескоп на шаровое. Сотни тысяч звезд в одном направлении, в тысячи раз больше шансов, чем у Моррисона и Коккони.

Я насторожился. Кажется, этот Граве — человек с сюрпризом.

— Вы ловили сигналы?

Но он тотчас же ушел в кусты:

— Нет, я только хотел спросить вашего совета, как человека, размышляющего о вселенских проблемах. Я предполагал написать небольшую повесть о сигналах из шарового. Вот мой герой ловит сигналы из космоса. Что ему передают, как бы вы посоветовали?

«Ах, совет всего лишь? Ну, этого добра хватает».

— О сигналах написаны сотни повестей, — сказал я. — Надо придумать какой-нибудь оригинальный способ. Пускай ваш герой-астроном, как и вы, наблюдает переменные звезды. Но сама переменная может быть передатчиком. Звезда мигает, допустим, та цивилизация управляет вспышками, посылает точки и тире в пространство.

— Значит, вы советуете мне внимательно наблюдать неправильные переменные в шаровом?

«Темнит этот Граве. Путает».

— Разве я астроному советую? Я советую вставить в повесть.

— Да-да, я именно это имею в виду: описать наблюдение переменных. А что конкретно, извините за назойливость, вы рекомендовали бы передавать со звезд точками и тире?

— Обычно предполагают передавать какую-нибудь математическую истину: 2×2=4, или 3×3=9, или: 3–4–5 — стороны египетского треугольника — свидетельство грамотности в пределах начальной школы. Но до шаровых десятки тысяч световых лет, нет возможности дождаться ответа на вопрос. Надо сразу сообщить что-либо существенное. Говорят, всю сумму знаний можно вместить в часовую передачу.