В защиту науки (Бюллетень 3) - [8]
Те, мягко говоря, чудаки, которые скулят: «Ах, сколько зла от научно-технического прогресса! Ах, если б его не было!», не в состоянии сообразить, что прогресс — постепенное, спасительное высвобождение человека из «вселенской гармонии», в которой Homo sapiens был всего лишь голым двуногим животным с ненормально избыточным мозгом и намного уступал какой-нибудь крысе в смысле приспособленности к условиям среды.
В нынешней России совершенно забыто популярное в 70-80-е годы понятие «научно-техническая революция». Но оттого, что у нас, в одной восьмой части света, отшибло память, сама НТР в передовых странах не приостановилась. Информатика преобразует все сферы деятельности, появились и стремительно развиваютсяя нанотехнологии, сулящие небывалый технологический переворот. Наконец, лидером научного прогресса в мире становитсяя биология. Успехи генной инженерии открывают реальные перспективы того, что в течение ближайшего столетия, если даже не нескольких десятилетий, станет возможным значительное продление человеческой жизни за пределы, установленные природой. Горестный вопрос Гильгамеша, главный вопрос цивилизации, начинает разрешаться наукой.
Весь прогресс зависел и зависит исключительно от людей творческих, интеллигентов. А они под разным небом бывают разными. Написаны целые библиотеки о том, чем Россия отличается от Запада. Не станем углубляться в эту бездонную проблему, обратим внимание только на один фактор. На Западе распространен тип интеллектуала с предпринимательской жилкой. Учёные-подвижники (Бор, Кюри) не редкость и там, но двигателями научно-технического прогресса были и остаются такие, как Нобель, Эдисон, Гейтс или новый миллиардер, создатель системы «Google», наш же эмигрант Сергей Брин.
Иное дело в России. Учёные-дельцы, изобретатели-дельцы в нашем климате не произрастают. Не случайно в Британской энциклопедии наряду со статьей «интеллигенция» долгое время была особая статья «русская интеллигенция». Составители энциклопедии выделяли особый тип личности, характерный именно дляя российских интеллектуалов с их чувством общественного долга, культурой, гуманизмом, совестливостью. Научно-технический прогресс в России всегда осуществлялся подвижниками. Наш тип учёного — это Николай Вавилов, говоривший: «Пойдём на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся!» Это Сергей Королёв, который накануне погубившей его операции просил врачей: «Дайте мне ещё десять лет жизни, я должен успеть довести людей до планет!» Великие научно-технические победы страны (отнюдь не только в космосе) в оттепельные 50-60-е обеспечили именно подвижники, на шее которых ослабла сталинскаяя удавка. Но потом наступил так называемый застой.
Вспомним о нём чуть подробнее. В 1974 г. западные радиоголоса обрушили на советских слушателей громовую статью Александра Солженицына «Образованщина», своего рода манифест против интеллигенции. По Солженицыну, абсолютное большинство советских интеллигентов того времени — это и не интеллигенция вовсе, а образованщина: те, кто ощущают себя «сами с собой или в узком кругу своих зажато-тоскливо, обреченно», и в то же время «держат государство всею своею интеллигентской деятельностью». Особую ярость громовержца вызывали работники военно-промышленного комплекса, которых он считал преступниками: «В теплых, светлых, благоустроенных помещениях НИИ учёные-"точники" и техники, сурово осуждая братьев-гуманитариев за "прислуживание режиму", привыкли прощать себе свою безобидную служебную деятельность, а она никак не менее страшна и не менее сурово за неё спросится историей».
Что ж, готов признать: по солженицынской классификации, мы, тогдашние инженеры ВПК, были образованщиной. В «курилках НИИ», о которых с таким сарказмом писал Солженицын, мы откровенно говорили между собой об идиотизме системы, унижавшей нас, не дававшей нам работать в полную силу, а потом расходились по рабочим местам — «держать государство». Такое уж у нас было странное чувство долга, такое своеобразное понимание патриотизма. Мы считали, что служим не Брежневу, не Суслову, не Гречко, не Устинову, а своей стране. Кстати, в отличие от Солженицына, мудрый Корней Чуковский нисколько не сомневался в том, что мы, технари ВПК, были самой настоящей интеллигенцией. Он высоко нас ценил и отмечал, что именно мы образуем в тоталитарной стране «нечто вроде общественного мнения» («Дневник», запись от 16 декабря 1962 г.).
Кто-то из нас действительно трудился «в теплых, светлых, благоустроенных», но далеко не все. Слухи о роскоши и супероснащенности советского ВПК зачастую были сильно преувеличены. К примеру, моя лаборатория помещалась в одноэтажном, из почернелого кирпича, домике бывшей снаряжательной мастерской, построенном в 1916 г. В 70-е туда ещё не протянули даже городской водопровод, и там приходилось постоянно бороться с крысами. Мы травили их, смешивая хлебный мякиш или сахарный песок с гексогеном (не знаю, как сейчас, а в те годы в бое-припасной отрасли популярный был способ: гексоген — не только мощная взрывчатка, но и нервный яд для грызунов). И при этом сотрудники других лабораторий нашего НИИ нам завидовали. У нас было хоть какое-то помещение, хоть какое-то научное оборудование, остальные, кроме обшарпанных письменных столов, вообще ничего не имели.
