В Зарницах - [13]
Возвращаюсь — уже кипит походный котелок, а мои приятели сушат на костре промокшую одежду.
«Ну, как охота? — спрашивают они. — А мы думали, что вы обязательно что-нибудь добудете, — ведь вы с собакой».
«Да сегодня хоть с тремя собаками и то ничего не добудешь, — отвечаю я. — Сегодня дело не в собаках, а в погоде».
Я понял, что они просто хотят меня подзадорить, но, как ни странно, всё же запала мне мысль в голову: а может быть, действительно моя собачка — не охотник? Что-то очень быстро она начала «плести лапти».
И как раз в это время шагах в тридцати на сухую берёзу сел кобчик.
Я быстро схватил ружьё, вскинул и выстрелил. Кобчик упал в ивовый куст, разросшийся около берёзы.
Зорька вскочила, сделала несколько шагов в направлении куста и остановилась, повернув ко мне голову, как бы ожидая приказания. И, хотя я знал хорошо, что кобчик — не дичь, я дал команду. Зорька бросилась в куст, но тут же возвратилась пустая.
Мои приятели снова за своё: ну какая, мол, это собака, если на её глазах убита птица, а она не может её найти!
Я повторил приказание. Зорька с каким-то не то удивлением, не то с обидой посмотрела на меня и неохотно пошла обратно. И несёт кобчика, но как несёт! Она держит его за одно перо крыла зубами, брезгливо оттопырив губы, как бы не желая ими коснуться птицы. Идёт медленным шагом, с опущенным хвостом и, не дойдя до меня шагов пять, бросает кобчика, а сама убегает в ближайший березняк.
Я кинулся за ней, кричал, свистел, звал — всё напрасно: сбежала.
Так прошло около часа.
Дождь прекратился, выглянуло солнце; при дуновении ветра крупные капли тяжело падали с листьев деревьев. Настроение у меня и у моих товарищей было подавленное: пропала Зорька.
Мы сидели у потухшего костра и обсуждали этот нелепый случай, как вдруг из кустов с шумом выскочила Зорька, держа в зубах что-то большое и непонятное. Она быстро подбежала и с какой-то особой гордостью начала бегать вокруг меня.
В зубах у неё была охотничья сетка, а в сетке — две утки и патронташ. Мы стояли как поражённые громом, вопросительно смотрели друг на друга и на Зорьку. А у меня от радости даже слёзы навернулись на глаза. Как по уговору, мы развязали рюкзаки и все трое наперебой начали угощать Зорьку.
На второй день, возвращаясь с охоты, мы сидели на станции Крутое, и каждый высказывал своё предположение о похищенной сетке.
За несколько минут до прихода поезда в помещение станции вошёл охотник. Окинув взглядом пассажиров, он, не задерживаясь, подошёл к нам.
«Ну, как поохотились?» — спрашиваем его.
«И не спрашивайте! — отвечает охотник. — Такая глупость приключилась вчера, что просто ума не приложу. Вышел я утром, а ведь сами знаете, какая погода была. В одном месте поднялась пара кряковых.
Я их взял, походил ещё немного, весь промок и решил на этом кончить. Развёл костёр, думаю: обсушусь немного, попью чаю — и домой. А сетку с утками и патронташем положил на пень, почти рядом с костром. И вот, верите или нет, никто не приходил, а сетка пропала — ну как сквозь землю провалилась!»
В этом месте своего рассказа Максим Петрович обыкновенно начинал смеяться. И мы тоже не могли удержаться от смеха.
Пока Максим Петрович рассказывал, успел вскипеть котелок.
— Чем будем заваривать — чаем или брусничником? — спрашиваю я Максима Петровича.
— Только брусничником, — отвечает он. — Чай — дома, а на охоте лучше брусничника ничего не надо. Да и для здоровья это хорошо.
Начал брезжить рассвет. Стая кряковых со свистом прошла за камыши и тяжело упала на плёс.
Пора…
В БОЛЬШОЙ ЕЛАНИ
Золотисто-голубое небо огромной чашей опрокинулось над Москвой. Мы стоим у Ярославского вокзала со своими собаками, ружьями и тяжёлыми рюкзаками в ожидании отхода поезда и любуемся высотным зданием.
— Ну как, Максим Петрович, хорошо?
— Хорошо!
— А что будет лет через десять?
— Через десять — и того лучше.
Группа любопытных, разглядывая наши охотничьи принадлежности, окружила нас. Каждый выказывает свои Познания в охотничьем деле. Вот подходит какой-то гражданин и с видом знатока осматривает Зорьку, собаку Максима Петровича.
— Хорошая немецкая овчарка, только хвост почему-то калачом. Да и по какой же дичи с ней можно охотиться?
Взрыв хохота приводит его в некоторое замешательство.
— Какая же это овчарка? Это русская лайка. Эх ты, дядя! Тоже знаток нашёлся! — говорит кто-то, минутой раньше назвавший нашу собаку сеттером.
Жалко, что Зорька не понимает человеческой речи, а то бы не поздоровилось им за эти оскорбления.
До отхода поезда пятнадцать минут.
Максим Петрович надевает Зорьке намордник. Не любит она его, но ничего не поделаешь: в вагон без намордника нельзя.
— Максим Петрович, вы же в санаторий собирались в этом году. Раздумали, что ли? — говорю я.
— Ну-ка, помоги лучше рюкзак поднять… «Санаторий, санаторий»! В санаторий больным нужно ездить, а мне зачем? — И двухпудовый рюкзак, как пёрышко, взлетает ему на плечи. — В санаторий как-нибудь на следующий год. А сейчас — прямо к Макару Ивановичу, в Большую Елань.
Шестьдесят километров от станции едем мы на попутной машине МТС. Три сельских Совета нужно проехать, чтобы попасть в Большую Елань. Едем, как к себе домой. Уже названия населённых пунктов вызывают приятные воспоминания. Вот проехали Тигину, Чужгу, а вот и Огибалово, а от Огибалова семь километров лесной дороги — и колхоз «Искра».
