В Зарницах - [11]
Когда мы вышли на вырубку, там уже было солнце.
От сваленных деревьев, от пней шёл пар. Ощетинясь засохшими корнями, темными, неуклюжими щитами торчали громадные выскори и тоже парились. Брусника так разрослась около этих пней, валежин да выскорей — ногой ступить некуда.
Посреди вырубки в два обхвата толщиной, а высотой, что глянешь на вершину — и шапка летит с головы, стоит одинокая сосна. Знать, у лесорубов руки не поднялись на неё. Походили вокруг, потоптались, два затёска сделали на стволе да так и оставили — живи.
Из лесу, что тёмным кольцом окружил вырубку, выбежала на опушку молодая поросль ёлочек, сосенок, осин, берёзок, и вот-вот разбегутся они по всей поляне и взметнут к небу свои вершины.
Щуря от солнца глаза, с добродушной улыбкой смотрит на нас Пётр Тимофеевич, как бы спрашивая: «Ну, правду я говорил, что лучше, чем Карелия, и в свете нет края?» — «Правда, правда, правда», — так же безмолвно отвечаем мы.
— А вот там, — говорит Пётр Тимофеевич, показывая рукой в сторону, — живёт мой приятель, только, чур, не стрелять…
Но в это время из-за тёмного выскоря, хлопая могучими крыльями, подымается царь-птица северных лесов — глухарь. Красивый и огромный, он летит прямо на нас. Мы вскинули ружья. А глухарь всё ближе и ближе. Вот я отчётливо вижу его вздутую шею, красные брови и бурые круглые глаза. Птица проходит над нашими головами, с шумом рассекая воздух. Ещё мгновение — и три, а может быть, и шесть выстрелов грянут, и он тяжёлым комом грузно рухнет на землю, распластав крылья…
Мы опустили ружья и долго смотрели в ельник, где скрылась чудесная птица. Первым нарушил молчание Пётр:
— Десятый год тут его подымаю, а выстрелить не решусь.
— Пусть живёт. Надо ж так — идёт прямо на нас! Каков, а? — говорит взволнованный Владимир Фёдорович. — Какой тут выстрел!
НЕ ЗРЯ КРИЧАЛ КОРОСТЕЛЬ
Июль месяц, а погода будто в глубокую осень, северный ветер третьи сутки подряд гонит и гонит серые, тяжёлые тучи. День и ночь беспрерывно льёт дождь из этих косматых туч. Река вздулась и вот-вот выйдет из берегов. Вода холодная, мутная. Дорога так пораскисла, что не только машины — даже тракторы и те перестали ходить. Дождь, дождь и дождь…
Уже стемнело, как, с шумом распахнув дверь, в избу входит взволнованный и радостный хозяин.
— Откройте окно да слушайте, — смеётся старик. — Слышите, как старается?
В открытое окно сквозь ветер и дождь отчётливо донёсся скрипящий крик коростеля.
— Вот и дождались хорошей погоды! Раз закричал коростель — дождю и ветру конец.
Мы недоверчиво глянули на хозяев.
— Это уж правда, — подтверждает хозяйка, — коростеля к ненастью и палкой не заставишь голос подать, а тут видишь, как надсадует. Это уж правда.
— А паук, паук! Гляньте на паука! — не унимается хозяин.
На оконном переплёте, борясь с ветром и дождём, паук ткал паутину…
Утром к нам на сеновал прибежал запыхавшийся старик:
— Вставайте, ребятки! Вставайте! Ведь на небе ни одного облачка. А солнца-то, солнца-то сколько!
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Ещё когда первые сосульки появились по краям крыши на южной стороне нашего дома, Ваня и Саша прислали мне письмо, в котором они писали:
«…Дядя Миша, скоро опять весна, опять разольётся наша Нерская, а болото будет как большое озеро, прилетят разные птицы, затокуют тетерева, приезжайте к нам на охоту. А тот кроншнеп с белым пятном на спине, за которым вы просили наблюдать, прожил всё лето и улетел на юг. Сегодня мы ходили на лыжах на Нерскую, но там столько снега, что даже трудно и представить, что под ним где-то течёт речка. Шалаш, который вы поставили под берёзой, стоит до сих пор, только он стал какой-то рыжий и издали похож на большой горящий костёр, какой мы жгли прошлой весной…»
«Эх вы, «ушастые зайцы», весну почуяли!» — подумал я, и прежняя тревога охватила меня, а во всём теле застучало: весна, весна, весна…
И вспомнил я прошлогоднюю весну в Подмосковье. Начало мая.
Тёплый солнечный день. Игриво шумит речка Нерская, почти убравшись в свои берега; болото, дымящееся лёгким туманом; берёзы, одетые в новые, как будто ещё чуть тесные, зелёные гимнастёрки; ели, усыпанные сплошь мягкими бархатными пуговками; кустарники ивняка, бело-изумрудными шапками обрамляющие Нерскую и как будто что-то шепчущие, прощаясь с уходящими водами; неумолкающая песня бекаса, серебряный звон кроншнепа; со свистом проносящиеся стаи уток, костёр на берегу Нерской; кипящий котелок, а у костра — я и мой постоянный спутник по охоте, Максим Петрович.
В тот день, усталые и довольные, мы возвращались по болоту к своему стану.
В кусте ивняка мы заметили двух мальчиков. Прижавшись друг к другу, они сидели и с неудержимым любопытством и как будто с некоторой робостью смотрели на нас.
— Что вы здесь делаете, ушастые зайцы? — смеясь, спросил Максим Петрович.
— Ничего, — ответили они.
— А как же вас звать? Откуда вы?
Мальчики переглянулись. Один из них ответил:
— Меня — Ваня, а его — Саша.
— Ваня и Саша. Это хорошо. А откуда вы?
— Из колхоза «Борец», — ответил Ваня.
— А далеко ли ваш колхоз?
— Нет, недалеко: километра два-три. Слышите, трактор работает? — отвечают ребята.
— Ну, а здесь-то что вы делаете? Охотитесь, что ли?
