В Зарницах - [10]
— Так, — соглашаюсь я.
— Ну то-то. Правда, машины не знаю, и не потому, что не по годам мне в ту пору было заняться машиной, когда она появилась у нас, а просто смелости не хватило, что ли. «Куда, думаю, мне да к машине лезть! Не моего это ума дело». А обернулось-то видишь как, всё по-иному. На каждой машине — карел. Сын-то мой, Борис, — механик РТС. А этот, — он показал на Васю, — трактор не хуже отца знает.
— Значит, трактористом будет внук?
— Кто его знает, кем будет… — уклончиво ответил дед. — Только сын должен хоть один шаг да вперёд отца сделать, иначе весь мир будет на одном месте топтаться.
— Зачем же тогда его резьбе обучать?
Прищурил карие глаза старый карел, расправил не по годам богатырские плечи и будто отрубил:
— Дело делу дорогу не пересекает.
— А к чему по ночам сидите? Дня, что ли, мало для работы? — донимаю я старика.
— Время делу, потехе час. Поговорка такая есть.
— Знаю.
— Знаешь, тогда чего спрашивать? У каждого человека своя потеха. У меня тоже своя. У тебя ружьё, а у меня и ружьё и удочки. Завтра на рыбу собираюсь, а по задворкам не привык ходить. Люблю ходить серединой улицы да прямо людям в глаза глядеть.
Пётр Тимофеевич взял наличник, над которым потел Вася, осмотрел придирчиво и отнёс в угол.
— Вот и ладно, — засмеялся дед, — теперь нам с Васькой всё нипочём. Завтра с утра до ночи хоть в лес, хоть на реку.
«Умён ты», — подумал я. А он, будто прочитав мои мысли, подтвердил:
— А ты как думал? Жизнь прожить — не поле перейти.
ВАСЬКА-СЛЕДОПЫТ
«Эх, Васька, Васька, ну и дуралеи же ты, Васька, — свет не видывал такого, а ещё проводником вызвался быть!» Вот так я, смеясь, думаю, глядя на нашего проводника, четырнадцатилетнего Васю, внука Петра Тимофеевича. Когда уходили утром на охоту, старик что-то шепнул Ваське на ухо, а что шепнул, мы не знаем. Мало ли секретов у деда с внуком.
Но к полудню загрустил наш парень — не узнаешь его, куда прыть делась.
Мелкий дождик идёт и идёт, ни тебе солнышка, ни тебе неба ясного. Ели да сосны так расплакались от дождя, что под них ни стать ни сесть, болотный багульник плещется водой, будто из ковшика, и тронуть нельзя. Только клюква ещё бордовее, ещё краше, рассыпалась одна к одной на бело-розовом мху, глянешь — и во рту кисло станет. Не утерпишь, нагнёшься, наберёшь пригоршню — и в рот, аж слёзы из глаз.
А Ваське и без клюквы кисло, совсем приуныл парень, и вот-вот тоже слёзы из глаз. Так тебе и надо, Ваське-кваське. Вольно было за дедом да за отцом по лесам бегать, пятками сверкать. А пошёл проводником — будто и в лесу этом никогда не бывал, вот как обернулось дело.
А утром было так.
Дед говорил:
— Сначала по большой дороге пойдёте, пройдёте три версты — вправо тропа будет, по этой тропе гарь перейдёте и выйдете на полянку к Матрёниным сапогам, а потом по Каменной дороге к Длинному болоту. Обогнёте болото, и тут бор будет, где медведь тёлку задрал.
— Да знаю я, что ты меня учишь! — возражал Вася.
— Ну, а от бора, — продолжал старик, — к Малому болоту рукой подать. От болота, ежели вправо возьмёте, к реке выйдете, а влево — к дороге. Глухарь в этих местах водится.
— Знаю, знаю…
Вот тебе и «знаю»! Ничего ты, дуралей ещё не знаешь. Полдня кружил по лесу, а теперь хоть караул кричи. Ни Матрёниных сапог, ни Длинного болота, ни бора, где медведь тёлку задрал. И даже Каменная дорога и та не попалась нам по пути.
Эх, Васька, Васька! Трактор изучил и даже водить можешь, а по лесу ходить не умеешь. Как же так, а?
— Куда теперь пойдём? — спрашиваем следопыта.
— Не знаю, — отвечает он и краснеет — точь-в-точь рак в печке. — Ужо переобуюсь да пойдём куда-нибудь.
— Что-то часто ты переобуваешься, Вася. Сапоги ноги натирают, что ли?
— Натирают, — пробормотал парень и улыбнулся.
Хитрит, а хитрить ещё тоже толком не умеет, и потому так нескладно у него получается. И мы тут разом с двух сторон на маленького Васю:
— А ну, давай начистоту выкладывай, что тебе на прощание дед на ухо шепнул, а?
Покраснел проводник ещё пуще.
— Говори, говори, мы всё знаем! Мы тоже блуждали в лесах немало. Всяко бывало. И дед твой будто заяц от собак по кругу не раз бегал, спроси-ка его. И на ухо тебе пошептал ради шутки, чтоб ты вперёд поумнее был.
— Ой ли? — удивился Вася.
И рассказал, что ему дед шептал.
«Коли заблудишься, — сказал старик, — то переложи стельку из левого сапога в правый, а из правого — в левый и обязательно выйдешь на дорогу».
Насмеялись втроём досыта над дедовым поучением, а потом заглянули в «лесную книгу», прочитали муравейник, ель прочитали, пень разобрали и пошли будто по компасу и вышли к Матрёниным сапогам.
УТРО В КАРЕЛЬСКОМ ЛЕСУ
Утро ясное, прохладное. Мороз был ночью слабый и не мог покрыть инеем ни траву, ни капустные грядки. Только на лесных дорогах, да и то на высоких местах — на валежниках, — остаются слабые отпечатки наших следов.
В лесу тихо. И будто нет ничего живого. Но вот попал под ногу сучок да так треснул, что разом пропала тишина.
Тревожно прокричала сойка: «Чря… чря!..» — и пролетела над нами. Этой всезнайке до всего дело! Где-то на рябине затрещал дрозд. Просвистел беззаботный рябчик, ему отозвался другой. На краю болота с треском прохлопала крыльями осторожная тетёрка. Голубой лентой метнулась вверх по стволу ели с грибом-векшовиком в зубах недовольная белка. Что-то залепетала осина десятком неопавших красных листьев. Тёмно-зелёные остроконечные бородатые ели зашептались между собой.
