В Заболотье светает - [28]

— Иди, иди, безрукий черт! — закричала она. — Отсохла одна — и другая отсохнет! Иди!

Мой партизан побледнел.

— Отойди, — процедил он сквозь зубы. — Отойди с дороги, пока я с тобой по-хорошему…

— Постой, погоди, — взял я его за здоровую руку. — Погоди, я сам.

В глазах Миколы, мне показалось, уже загорелся бешеный огонек.

— Ты… фашистская… ты нам… — понес он со слезами на глазах.

— Микола! Спокойно. Ты что это — с бабой!..

— Подожди, — подошел, как всегда спокойный, Гаврусь Коляда. — А ну, кума, подвинься на печи! Все равно всего не укроешь, даром тут растопырилась… Ты думаешь, он или я твое гумно себе забираем? Давай-ка лучше ключ и не дури.

Аксеня отодвинулась от двери и опустила руки. Потом протянула одну из них в сторону Гавруся и разжала кулак. Ключ упал на землю.

— Вот видишь, — все так же спокойно продолжал Коляда, поднимая ключ, — и замка не надо портить.

Он отомкнул огромный замок, снял скобу, и скрипучая половина гуменных ворот распахнулась.

Тогда Аксеня словно опомнилась.

— Давитесь! Берите все! — закричала она. — Боком вылезет, боком! Могилу твою будут так растаскивать, голодранец, могилу!

Гаврусь выносил из гумна лестницу.

— Я не умер еще, не отпевай…

Первым взбежал по лестнице Володька Цитович.

— А боже ты мой, а милый ты мой, — голосила старуха, покуда он взбирался вверх по крыше. — А неужто ты не узришь и не услышишь?..

— Хлопчики-и! — кричал Володька уже на самом коньке. — Ах ты, елки зеленые, как далеко видно!..

Комсомольцы один за другим взбегали наверх. Внизу остался один Микола. Бобрук все еще стоял там, где он нас встретил. Шарейка взбирался по лестнице следом за мной, а Микола — я взглянул на него — начал сворачивать цигарку. Одной рукой, как всегда.

— Леня! — окликнул я Шарейку. — Побудь, может, там, не подымайся.

Шарейка посмотрел на меня, оглянулся вниз и, должно быть, понял, чего я хочу. Кто его знает, Миколу, может вспыхнуть еще раз.

— Ну, хлопцы, начнем, — уже командует Коляда. — Солома еще добрая, Василь. Может, вязать? Жалко.

— Вали вниз. На подстилку пойдет или в саман на замес посечем. Соломой крыть больше не будем.

Гумно огромнейшее. Глянешь сверху — голова кружится. Хлопцы дружно сдирают гребень и добираются до первых решетин. Подбавив нового леса, мы из этого сруба через несколько дней начнем строить на Первой Круглице колхозный амбар.

— Еще как новое, — гудит Гаврусь. — Осторожненько, с толком его разобрать, — все пойдет в дело: и стропила и решетины… А ведь мы его, Василь, еще с твоим отцом, покойником, строили. Жаль, не дожил дядька Петрусь, когда разбирать пришлось… Гляди, и пан солтыс идет.

И правда, по двору шел с топором Шпек.

— Вот уж кому не хочется сюда, — говорит Гаврусь. — Как свекру пеленки стирать…

Вместе со Шпеком подошел Бобрук. Шляхтич оставил топор внизу и, по приказанию Шарейки, стал взбираться по лестнице. Ползет на карачках. И нам уже видно: бледный, хотел бы хихикнуть, да губы не слушаются…

Еще не добравшись до середины крыши, Володька Цитович заглянул сквозь решетины внутрь гумна и закричал:

— Хлопчики, окорока! Объявляется конкурс, кто первый доберется!

— Эй вы! — крикнул я. — Это, хлопцы, не наше: я за них в райфо не платил!

— Ничего, — успокаивает меня Гаврусь. — Ты не бойся, Василь, черт его, это мясо, угрызет: верно, с какого-нибудь четвертого года еще!

И это может быть. Случилось же, когда Бобрук женил своего Митрофана, что свадебные гости, подвыпивши, стали швырять друг в друга червивым салом. Довелось и мне попробовать когда-то такую кулацкую шкварку. Вывезут, бывало, на рынок откормленных кабанов, сойдутся «настоящие хозяева» и давай друг перед другом выхваляться. «Мой, — говорит один, — ничего уже есть не может. Разве что кусочек хлеба маслом намажешь, съест, а так…» — «А я и совсем бы не продавал, — не хочет отстать другой, — но куда будешь сало да мясо девать. У меня ж оно еще с третьего года висит в гумне…»

Такие вот окорока и колбасы обнаружил теперь Володька.

Бобруковы бабы внизу решили, что хлопцы и в самом деле торопятся, чтоб захватить их запасы.

— Стоишь, как столб! — закричала на Бобрука старуха. — Вон окорока хотят пообрезать. Черт им там верил! Снимай иди, чего стоишь?

На лестнице все еще сидел Микола, курил. Бобрук не осмелился потревожить его, пошел в гумно без лестницы.

Аксеня уже стояла там на куче соломы и, сжав в руках косу, напрасно тянулась, стараясь подрезать ею веревки, державшие жердь с окороками.

— Тетка Текля, а тетка! — подзуживал сверху Володька. — Что ж это вы так мало Тарадре за обновление иконы дали, один кусок сала? Вы бы еще окорочек подкинули, пока не поздно.

— Володька! — кричу я. — Не трогайте, не надо!

— Да что вы, товарищ председатель, — даже обиделся он. — Станем мы руки марать об это добро! Да я ей сейчас помогу!

Он достал из кармана нож.

— Лови! — крикнул он сквозь дырку вниз и перерезал веревку. Один конец жерди опустился и, пока парень успел перерезать вторую веревку, вниз соскользнули сухие, червивые окорока…

…Солома сброшена. Теперь нужно собрать ее в одно место, а затем уже спускать решетины и стропила. Пока у нас перекур.

Возле гумна теперь тише: Бобруковы бабы прячут где-то свою скоромину, а наши подводы еще не приехали.