В южных морях - [39]

Усыновление вызвало большое волнение в деревне, оно сделало чужеземцев популярными. Паааеуа в своем нелегком положении назначенного вождя черпал из этого союза силу и достоинство, и только Моипу да его сторонники были недовольны. Почему-то казалось, что никто (кроме меня) не питает к нему антипатии. Капитан Харт, которого Моипу грабил и запугивал, отец Оран, которого он то и дело прогонял выстрелами в лес, моя семья и даже французские чиновники — все казались привязанными к этому человеку. Падение его смягчили, после смерти Паааеуа его сын должен был стать вождем; во время нашего визита он жил в хорошем доме в прибрежной части деревни с большим количеством сторонников из молодых людей, его бывших воинов и головорезов. В этом обществе появление «Каско», усыновление и ответное пиршество на борту, обмен подарками между белыми и их новыми родителями, вне всякого сомнения, обсуждалось горячо и злобно. А много лет назад все эти почести выпали бы на долю другого человека. В приеме до сих пор не известного влиятельного чужеземца — некоего пресвитера Иоанна или Ассаракуса — несколько лет назад играть главную роль досталось бы Моипу, а его молодые люди сопровождали и украшали бы собой всевозможные празднества как признанные лидеры общества. А теперь из-за жестокой превратности судьбы Моипу приходилось не показываться из дому, и его молодые люди могли только поглядывать на дверь, пока их соперники пировали. Возможно, месье Греви испытывал легкую злобу к своему преемнику, когда видел его фигурирующим на широкой сцене столетнего юбилея восемьдесят девятого года; визит «Каско», запоздавший для Моипу на несколько лет, в Атуоне был более значительным событием, чем столетний юбилей во Франции, и лишенный власти вождь решил вновь утвердить себя в общественном мнении.

Мистер Осборн отправился в Атуону фотографировать, население деревни по такому случаю собралось перед церковью, и Паааеуа, весьма довольный этим новым появлением своего семейства, играл роль распорядителя церемонии. Были сняты церковь с ее радостным архитектором перед дверью, монахини с учениками, всевозможные девицы в древних, весьма неприличных одеяниях тапа и отец Оран с прихожанами. Не знаю, что еще было на уме у фотографа, когда он уловил волнение в толпе, огляделся вокруг и увидел очень величавого человека, который появился на опушке чащи и небрежным широким шагом стал приближаться. Небрежность была явно нарочитой, было понятно, что он появился, дабы привлечь к себе внимание, и успеха он добился моментально. Его представили нам, он был вежлив, любезен, был невыразимо горд и уверен в себе, был привлекательным актером. Ему тут же предложили появиться в боевом наряде, он благосклонно согласился, вернулся в странном, неуместном и зловещем одеянии (очень шедшим к его красивой внешности), с важным видом вошел в круг своих поклонников, чтобы оказаться в центре фотографии. Таким образом, будто случайно, Моипу познакомился с чужеземцами, сделал им одолжение, показав свой наряд, и низвел соперника на вторую роль в театре оспариваемой деревни. Паааеуа ощутил этот удар и с решительностью, которой не ожидал в себе, отстаивал свое первенство. В тот день оказалось невозможным сфотографировать Моипу одного. Едва он становился перед фотоаппаратом, преемник его бесцеремонно вставал рядом и спокойно, но твердо сохранял свое положение. Портреты этой пары, Иакова и Исава, стоящих плечо к плечу, одного старательно одетого по-европейски, другого в варварском наряде, символизировали прошлое и настоящее своего острова. Наиболее уместным символом будущего было бы кладбище со скромными крестами.

Мы все убеждены, что Моипу спланировал свою кампанию с начала до конца. Он определенно не терял времени в достижении преимущества. Мистера Осборна заманили в его дом; из старого морского сундука были извлечены различные подарки, отец Оран был приглашен на роль переводчика, и Моипу официально сделал предложение «побрататься» с Мата-Галахи — Стеклянными Глазами — мистера Осборна называли на Маркизских островах этим не особенно благозвучным именем. Пиршество по случаю братания состоялось на борту «Каско». Паааеуа приплыл со своей семьей как простой человек; и его многочисленные подарки следовали один за другим в течение нескольких дней. Моипу, словно стремясь превзойти соперника по всем статьям, приплыл с феодальной помпой, слуги его несли всевозможные подарки от плюмажей из стариковских бород до маленьких благочестивых католических гравюр.

Я еще раньше встречал этого человека в деревне и невзлюбил его с первого взгляда, в его внешности и манерах было что-то неописуемо вульгарное, вызывающее у меня отвращение, а когда заходила речь о людоедстве и он смеялся, негромко, бессердечно, хвастливо и застенчиво, как человек, которому напомнили о каких-то грехах молодости, к моему отвращению примешивалась тошнота. Это не особенно гуманное отношение, отнюдь не подобающее путешественнику. И при более бесстрастном рассмотрении этот человек казался лучше. Что-то негроидное в его характере и лице было по-прежнему неприятным, но его безобразные губы становились привлекательными, когда он улыбался, телосложение его и осанка были определенно величественными, глаза замечательными. В своей высокой оценке джемов и пикулей, в восхищении расположенными друг против друга зеркалами кают-компании и соответственно бесконечными повторениями Моипу и Мата-Галахи он проявлял себя обаятельным ребенком. И все-таки я не уверен. И то, что казалось детскостью, могло быть вежливым притворством. Манеры его показались мне выходящими за все рамки: они были утонченными и любезными до вульгарности, и когда вспоминаю о безмятежной рассеянности, с которой он первый раз вошел в наше общество, а потом как бегал на четвереньках по диванам каюты, ощупывал бархат, ложился в постели и мычал похвальные «митаис» с чрезмерной выразительностью, то все больше убеждаюсь, что и то и другое было притворством. А после этого иногда задаюсь вопросом: был ли Моипу одинок в этой вежливой двуличности и вызывала ли «Каско» у наших гостей такое восхищение, как они хотели нас в том убедить?