В якутской тайге - [34]

Такой неожиданный исход боя заставил Вишневского отказаться от повторной атаки и временно отойти по амгинской дороге к селению Табалах (Олений луг). Преследовать его, чтобы окончательно разгромить, мы не могли из-за усталости бойцов и из-за значительных потерь командного состава. Кроме меня, из строя выбыли два командира эскадрона, два командира роты и несколько командиров взвода. Дмитриев появился только после боя. Понятно, что он не мог пользоваться необходимым в такой момент авторитетом.

Отряд остался на старом месте. Выставили караулы, потом начали стаскивать во двор всех убитых, как своих, так и пепеляевцев.

Над тайгой еще плавал разорванными клочьями туман. Из-за горы выглянуло солнце и озарило снежные вершины дальних гор. Потянуло свежим ветерком, холод забирался под шинели и полушубки часовых, заставляя красноармейцев ежиться и похлопывать руками. В юртах загорелись потухшие было камельки, из труб снова повалил густой дым. По-прежнему была невозмутима величавая тайга, и, если бы не трупы людей и животных во дворе, не кровь на снегу да стоны раненых, можно было подумать, что ничего и не произошло.

ПРЕДСМЕРТНЫЕ ИСПОВЕДИ

Возвращаясь после преследования белых, первый эскадрон пробирался через кусты и наткнулся на неподвижное тело полковника. Вначале думали, что он мертв. Подошли поближе, присмотрелись — дышит. Оказывается, полковник ранен и лежит без чувств. Забрали с собой, принесли в юрту и положили в угол на сено. Через несколько минут освободившийся санитар попросил красноармейцев поднести раненого поближе к огню. Сняли доху, расстегнули френч — рубаха вся в крови. Фельдшер осмотрел и безнадежно махнул рукой:

— Полчаса не проживет.

Действительно, ранение было тяжелое: двумя пулями в грудь навылет.

— Давай все же сделаем перевязку, — предложил подошедший фельдшер Куприянов.

Проворные руки достали из санитарной сумки бинт, марлю, раствор марганцовки, обмыли раны и быстро наложили на всю грудь широкую повязку.

Полковник не двигался, он только изредка вздрагивал. Сквозь крепко сжатые челюсти иногда прорывался стон, похожий на мычание, да слышно было, как в простреленной груди при глубоком вздохе клокотало, словно что-то переливалось. Повязка быстро промокла.

— Отходит, — сказал фельдшер и отвернулся.

В это время в юрту вошел вооруженный винтовкой пепеляевец. Увидев его, красноармейцы кинулись к выходу, думая, что юрту окружили белые.

Вошедший же с недоумением осмотрелся вокруг.

— Вот-те раз! А я думал, здесь наши… — будто оправдываясь, проговорил он. — В разведке был, оторвался от своих и во время боя в лесу плутал. Слышал, «ура» кричали, стрельба была, я и подался сюда. Вот поди ж ты, оказия какая. Сам черт тут не разберет, ежели русские с русскими воюют. Были бы японцы или американцы, тогда другое дело, а тут и язык один, и матерятся одинаково.

Пока продолжался этот необыкновенный монолог, полковник с усилием открыл глаза. Мутным, немигающим взглядом стал смотреть в потрескивающий камелек. Потом медленно перевел взгляд на пепеляевца и неожиданно для нас заговорил слабым голосом:

— Как наши дела, брат Юрецкий? Потери у нас большие? Ты тоже ранен?

— Нет, брат полковник, цел я остался, но мы оба в плену у красных.

— Ка-ак в плену? — полковник рванулся, силясь встать, но, обессиленный, упал.

— Да, в плену. Наши отступили. В Амгу, наверное, ушли, — равнодушно пояснил солдат.

Полковник снова завозился на полу и, приподнявшись на локтях, со злостью плюнул на уголья в камельке. Слюна зашипела и испарилась.

— Вот, Юрецкий, видел? Весь наш поход, как один плевок, и закончится он так же бесславно. Теперь мне это ясно. А раньше? Где были мои глаза? Кому я поверил? Продажные агитаторы, «народные представители», «…восстала вся область», «…красные войска небоеспособны, они сразу сдадутся, а там вся Сибирь наша, на Москву пойдем…». Вот тебе и Москва — валяйся, как скот в вонючем хлеву. Отступили, а дальше что…

Кровь хлынула изо рта раненого, лицо стало мертвенно бледным, еще больше расширились зрачки глаз. Он захрипел и вытянулся на полу. Тяжело поднималась и опускалась грудь. Коротко подстриженные черные усы резко оттеняли бескровное, с энергичным подбородком лицо. Лет тридцати, хорошо сложенный, видимо отличный спортсмен, умирающий произвел на присутствующих сильное впечатление.

Вдруг, как бы вспомнив что-то очень важное, он с трудом приподнялся на локтях, но, не в силах удержаться, припал на одну руку, другую поднял, как бы прося слова, и крикнул:

— Довоевался, простофиля! — И обмяк, упал, на этот раз уже мертвый, на забрызганное кровью сено.

Не успели вынести во двор мертвого полковника, как следом отнесли двух скончавшихся от ран красноармейцев. Вид своих мертвых товарищей заставил остальных раненых на минуту задержать стоны. Они молча проводили глазами тех, кого уже коснулась смерть.

Кто-то завозился в дальнем углу юрты. Это молодая якутка проворно достала с полки пустую кружку, зачерпнула воды, подошла к раненому, нагнулась и с трогательной заботливостью протянула ему. Тот отрицательно замотал головой, чем удивил и даже сконфузил женщину.