В волчьей пасти - [10]

Да и не всякий носивший красный треугольник действительно был «политическим», то есть сознательным противником фашизма, Всякие «нытики» и неугодные лица, схваченные гестапо, тоже носили на одежде красный треугольник. Поэтому в бараках для политических состав был неоднородный — от «неустойчивых элементов» до потенциальных преступников, и многие обитатели этих бараков, собственно говоря, должны были бы носить зеленый треугольник — отличительный знак уголовников. Между блоками немцев и иностранцев — поляков, русских, французов, голландцев, чехов, датчан, норвежцев, австрийцев и многих других — из-за различия языков, а также и по другим причинам вначале не было взаимного понимания. Членам компартии, объединившимся в ИЛКе, пришлось преодолеть много трудностей, прежде чем удалось устранить недоверие заключенных-иностранцев, которые никак не могли привыкнуть видеть в заключенных-немцах своих товарищей. Потребовалась упорная и тайная, а потому опасная работа членов ИЛКа, чтобы пробудить у тысяч людей мысль, что они составляют один коллектив, и добиться их доверия. В каждом бараке члены комитета окружили себя доверенными людьми, и мало-помалу ИЛК укрепил свое положение среди заключенных, хотя ни один человек даже не подозревал о существовании тайных связей. Члены ИЛКа не занимали в лагере видных постов и старались не привлекать к себе внимания. Они жили и работали просто и незаметно. Богорский работал в банной команде, Кодичек и Прибула — как специалисты в бараке оптиков, ван Дален — как простой санитар в лазарете, Риоман — как повар-француз в казино эсэсовцев, где его очень ценили любители вкусно поесть. Наконец, Бохов занимал скромное место писаря в тридцать восьмом бараке. Здесь бывший депутат ландтага от коммунистической партии Бремергафена создал для себя и своего опасного дела надежное убежище. Он замечательно владел пером рондо и хорошо писал печатными буквами, благодаря чему глупый до смешного блокфюрер в чине унтершарфюрера чрезвычайно им дорожил. Бохов должен был изготовлять для него десятки плакатов с глубокомысленными изречениями. И вот Бохов выводил: «Имя моей чести — верность», «Один народ, одна империя, один фюрер». Унтершарфюрер сбывал его изделия среди своих знакомых и сделал себе из этого прибыльный гешефт. Ему и в голову не приходило, что искусный писарь блока не просто «безобидный» заключенный.

Это Бохов на совещании ИЛКа предложил назначить Андре Гефеля военным инструктором групп Сопротивления. «Я его знаю, это испытанный товарищ. Я поговорю с ним».

Когда год назад Бохов после вечерней переклички вышел пройтись с Гефелем по пустырю — ибо того, что хотел сказать Бохов, никто не должен был слышать, — был такой же дождливый вечер, как сегодня. Пятидесятилетний мужчина шагал, засунув руки в карманы, рядом с худощавым Гефелем, который был лет на десять моложе его. Звучный (а сейчас приглушенный) голос Бохова долетел до Гефеля. Бохов обдумывал каждое слово, чтобы сказать ровно столько, сколько Гефелю следовало знать.

— Мы должны готовиться, Андре… к концу… Интернациональные боевые группы… понятно?.. Оружие…

Гефель в изумлении поднял глаза, но Бохов коротким движением руки пресек все возможные вопросы.

— Об этом позже, не теперь!

И в заключение, когда они расставались, Бохов сказал:

— Ты не должен привлекать к себе внимания даже по пустякам, понял?

Это было год назад, и с тех пор все шло хорошо. За это время Гефель узнал, где они достают оружие, о котором Бохов тогда не хотел говорить. Заключенные тайно выделывали рубящее и колющее оружие в разных мастерских лагеря. Советские военнопленные изготовляли на токарных станках веймарских оружейных заводов, где им приходилось работать, ручные гранаты и контрабандой переправляли их в лагерь, а специалисты, занятые в лазарете для заключенных и в патологическом отделении, готовили из припрятанных химикалиев заряды для этих гранат. Все это Гефель теперь знал, и когда он по вечерам в тайном месте обучал членов групп обращению с оружием, его особенно радовало, что он может показывать приемы на пистолете «Вальтер» калибра 7,65 миллиметра. Этот пистолет был украдем у помощника начальника лагеря Клуттига во время попойки в клубе для фюреров СС. Украден по всем правилам одним из тех заключенных, которые обслуживали кутил. Виновник так и не был обнаружен, ибо подобной смелости даже заядлый ненавистник коммунистов Клуттиг не мог предположить у заключенных. Он подозревал одного из своих собутыльников. Каким ледяным спокойствием нужно было обладать тому, кто после пиршества, вместе со своей командой рабов-кельнеров, должен был промаршировать через ворота в лагерь и пронести мимо эсэсовцев под одеждой пистолет! Этот ледяной холод Гефель ощущал каждый раз, когда держал в руке драгоценное оружие, каждый раз, когда доставал его из тайника и прятал на себе, чтобы пойти на получасовое учение — через весь лагерь, то и дело отвечая на приветствия ничего не знающих друзей, то и дело встречая эсэсовцев на своем пути. В такие мгновения он ощущал холод металла на теле.

До сих пор все шло хорошо.