В вечном долгу - [42]

А Мостовой торопился. С вечера они с председателем Лукой Дмитриевичем договорились, что чуть свет поедут в исполком райсовета утверждать план посевной. Лузанов наверняка уже в конторе. Ждет. И когда спит человек?

Алексей бесшумно, на носочках, спустился с крыльца, как обычно, чтобы не наткнуться на Буранка, прошел возле самой стены по земляной бровке, уже вытаявшей и высохшей на солнце, и через открытую калитку вошел в огород.

Только он поравнялся с углом конюшни, как навстречу ему, разгибаясь и расправляя на себе юбки, вышла Елена Титовна.

— Да ты что, ни дна тебе, ни покрышки, будто хозяин в моем доме! — закричала хозяйка в испуге и злости. — Где хочешь, там и гуляешь. Гляди вот…

Алексею было стыдно и горько за себя. Почему же он ходит к Евгении всегда крадучись? «Как все глупо! Кончать надо с этим».

Вдруг Мостовой услышал за своей спиной какое-то странное и тяжелое сопение. Он обернулся — на него, ощетинившись до самой морды и скаля ядовито-белые клыки, летел Буранко. Счастье Алексея, что Пластунова спустила кобеля вместе с длинной тяжелой цепью. Цепь застряла где-то на повороте, под гнилым углом конюшни, и Буранко не сразу освободил ее.

Не помня себя, Мостовой махнул через тын в соседний огород и в сумятице страха даже не услышал, как располосовал сзади правую штанину от колена без малого не до пояса.

Выбравшись на зады села, Алексей спустился под берег Кулима и, поминутно озираясь и боясь случайной встречи с кем-нибудь, пошел в Обвалы. Поездка в город срывалась. Но Мостового угнетало не только это. Пожалуй, горше на душе было оттого, что Елена Титовна непременно разнесет по селу слух о травле агронома собакой. Ходи, да знай тропки.

XX

То ли выплакала Клава все свое горе, то ли, узнав правду, удовлетворилась ею, только письмо встретила с большим внутренним спокойствием. Письмо было на толстой белой бумаге без линеек, но строки его вились ровно, красиво, без помарок и исправлений. «Грамотная, по всему видать», — усмехнулась Клава и, вдруг осудив себя за какие-то пустые мысли, принялась читать вдругорядь, постигая смысл:

«Я знаю, нелегко получить вам это письмо, но оно же и принесет вам облегчение. Для вас теперь кончится слепое неведение, а Сергей, по просьбе которого я пишу, должен быть вами забыт. И сейчас, а в будущем тем более, между мной и Сергеем много общего, что объединяет нас и делает нас просто необходимыми друг для друга. Впредь не беспокойте нас своими письмами. Уважающая вас Лина Соловейкова».

«Уважающая, — опять усмехнулась Клава, свертывая письмо. — И я буду уважающей. Домой приедет — меня никак не обойдет. Такой уж он необходимый. Впредь не беспокойтесь. Уважающая вас Клавдия».

Клава подошла к топившейся печи, бросила красиво написанное на хорошей бумаге письмо в огонь и, поглядев, как оно мгновенно вспыхнуло, почернело и рассыпалось, сказала вслух:

— Погоди, и я тебе напишу такое письмо. Только почерк у меня похуже будет и бумаги такой не найду. Не обессудь.

— Ты с кем там, Клавдея? — спросила из горенки Матрена Пименовна.

— С кошкой, мамонька.

— Пакость у нас кошка. Гони ее.

XXI

В каждом стеклышке играло солнце. На ободранном и исцарапанном гвоздями полу лежали яркие холстины солнца. Где-то под стеной уютно и задушевно разговаривали куры о своем курином житье-бытье и о теплой благодатной погоде. Иногда хрипло и надрывно горланил петух, после каждого припева весело подговариваясь к курам.

Лука Дмитриевич, в хромовых сапогах и брюках военного покроя, в новой серой фуражке, нетерпеливо ходил по своему кабинету и ни за что не мог взяться. Уже пора бы давно выехать, но нет Мостового, а у него все планы, расчеты и записи по севу. Когда не нужно, он спозаранок тут, а сегодня к спеху — черти на нем куда-то уехали. Доведись до кого другого, давно бы Лузанов махнул рукой и укатил один, а потом показал бы несчастному, где раки зимуют. Жестковат с людьми новый председатель. Он считал, что все неполадки в колхозе наверняка можно выправить, если держать людей в ежовых рукавицах. Но с Мостовым Лузанов на другой ноге: у агронома — большой козырь против него, председателя, — разговор про котелочек возьмет и припомнит где-нибудь не к месту. И пой тогда, гражданин Лузанов: «Солнце всходит и заходит…» Да и нутром крестьянина Лука Дмитриевич понимал, что Мостовой — ретивый и толковый работник, и за него надо держаться.

Чем ждать, лучше идти навстречу. Лузанов надел свое легкое полупальто и вышел из кабинета. По пути заглянул в бухгалтерию, буркнул зло и коротко:

— Здраст…

— С добрым утром, Лука Дмитриевич, — в голос отозвались счетовод Валентина Вострецова и стоявший у ее стола, как всегда, небритый колхозный конюх Захар Малинин. Бухгалтер Тяпочкин, задрав свой острый нос к потолку, пил воду прямо из горлышка графина и не ответил совсем.

— Тяпочкин! — крикнул Лузанов.

— Слушаю.

— С похмелья, что ли, хлещешь воду с утра? Появится Мостовой — пусть ждет меня. Я — в Обвалы.

У ворот председатель отвязал серого вислозадого мерина и сел в ходок, вывертывая на дорогу. Сзади окликнули его, но Лузанов не обернулся, знал: обязательно что-нибудь клянчить будут. Вроде председатель колхоза помещик, что ни попроси, то и даст. Ни черта нет у председателя. Тут вот сев на носу, а еще семена не привезены. Ну, семена — ладно, их каждый год дают. Дадут и нынче. А вот где картофель взять на посадку. Хоть сам иди Христа ради по селу.