— Эх вы, прихвостни большевистские, защитники коммуны, христопродавцы, против кого идёте?…
— Против фашистов, — спокойно ответил ему Генрик.
Потрясая перед его лицом пистолетом, Тадеуш крикнул:
— А ты присягу АК помнишь?!
— Помню. Я её не нарушил, я сражался с фашистами, а вы?… — всё так же спокойно произнёс Генрик.
— Ты предал её, растоптал, пошёл на службу к большевикам, в коммунию! Ах ты собака! Предатель родины! Армии Крайовой! Бога! Чести! Свободы! — Он замолчал, тяжело переводя дыхание. — Настоящие члены АК сейчас здесь, с нами, в лесах.
Старик Мерецкий упал на колени. Сквозь слёзы он говорил о невиновности их всех. Умолял оставить в живых сыновей ради ран и крови, пролитой Генриком. Но его никто не слушал.
Генрик, сидящий в кресле с поднятыми руками и всматривающийся в лица бандитов, внезапно вздрогнул, узнав Внуковского.
— Стах, это ты? Ты ли это делаешь?…
Он не успел договорить. Тадеуш выстрелил в упор из парабеллума ему в грудь, считая при каждом выстреле:
— Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! Хватит с тебя!.
Крик отца прервала длинная очередь из автомата, выпущенная в него Внуковским.
Эдек стоял с поднятыми руками рядом с открытым окном, задёрнутым занавеской. В тот момент, когда Тадеуш выстрелил в грудь Генрику, один из бандитов, Станислав Зубович, по прозвищу Волк, из деревни Гибы Сейновского повята, направил свой автомат в сторону Эдека, но тот в ту же секунду прыгнул через открытое окно в кусты, подступавшие к самому дому. Зубович лишь на какое-то мгновение опоздал нажать на спусковой крючок. Автоматная очередь прошила занавеску, оконную раму и стену. Бандиты подскочили к окну и длинными очередями наугад стреляли по зарослям сада. С улицы застрочило два ручных пулемёта, а в воздух взлетела ракета. Несколько фигур бросились между деревьями вдогонку за беглецом.
* * *
Эдек не помнил, сколько времени он бежал. Может быть, час, а может быть, и два. Наконец, уже где-то в поле, он потерял сознание. Его привёл в себя ночной холод и роса, катившаяся по его лицу. В ушах стоял беспорядочный гул из голосов бандитов и выстрелов. Он заплакал, как ребёнок. Вокруг было пусто, и его плач тонул в ночи. Затем on побрёл полем, стараясь держаться в направлении Сувалок. Где-то неподалёку разбили лагерь харцеры. Оттуда донеслась исполняемая молодыми голосами песня: «Мы — это будущее народа»…
* * *
Генрик как бы уснул в кресле, слегка наклонив голову влево.
Отец лежал у его ног. Луна, поднявшаяся уже над верхушками деревьев, замерла светлым пятном на седой голове Мерецкого и осветила тело Генрика. Кровь тонкой струйкой стекала с кресла на пол. Её становилось всё больше.
Лёгкий ночной ветерок шевелил занавеску. Пахло кровью и порохом. Последняя июньская ночь 1945 года близилась к концу.
