В тылу врага - [26]

— Спасибо. — Прошептал я своему доброму врачевателю. Он вскоре ушел, жестом попрощавшись со мной. А я быстро заснул. Проспал всю ночь. Проснулся от солнечного луча, падающего из оконца на мое лицо. Догадался, что уже утро. Правая рука, вяло подчинившись, дотронулась до лежащего рядом карабина. Левая рука сильно болела от плеча и до кисти и не поднималась. Сильная боль чувствовалась в груди, пояснице, в коленях. Гладя правой рукой карабин, вдруг прикоснулся к чему-то, завернутому в тряпку. Под ней оказалась глиняная миска, а в ней какие-то влажные, еще теплые комочки. Это были вкусные украинские галушки, сдобренные сметаной. Как кстати!

Днем ко мне подошла та же девочка, но уже не одна, а с хлопчиком ее возраста, конопатым, с давно нестриженными каштановыми волосами. Девочка держала перед моими глазами тетрадный листок, на котором крупными буквами было старательно выведено:

«Дид Микита казав, що вылечит вас травами з мэдом. Меня звать Оксана, а хлопчика — Иванко».

Когда прочитал, у меня на щеках появились слезы радости. Оксана накормила меня вкусными коржами, напоила молоком. Иванко подложил мне под голову свежей соломы, чтобы было удобнее, поправил на мне домотканое покрывало. Попрощавшись, жестикулируя, они ушли.

Перед вечером пришел дед Микита. Он опять дал мне несколько ложек того же лекарства. Показал мне свои ладони с растопыренными пальцами, хитровато улыбнувшись. Как я догадался, это означало, что через десяток дней я поднимусь на ноги. Приветливо улыбнувшись, дед Микита ушел. Потом они ежедневно появлялись: Оксана и Иванко утром, а дед Микита — вечером.

Мне почему-то представлялось, что в овчарне я лежу один. Примерно через неделю я смог сесть и осмотреться вокруг. Немало удивился, когда увидел, что весь овчарник был заполнен ранеными. Их было около тридцати. Все лежали, сидячих на соломе не было, не было и бродивших по овчарне. Тогда же я в первый раз увидел, что местные ребятишки навещали раненых. С десяток хлопчиков и девочек гурьбой вошло в овчарню с кузовками или с узелками. Они сразу разошлись по одному к раненым, стали кормить их супом, кашами, а потом молоком или домашним компотом.

Прогноз деда Микиты был не совсем точным. Лишь на двадцатый день я смог встать на ноги и немного постоять, опершись на палку, принесенную мне Иванком. А еще через две недели я стал передвигаться по овчарнику. Дед Микита, как настоящий чародей, поставил на ноги меня и многих других раненых и контуженных воинов, подобранных местными жителями с поля боя. Как я потом узнал, он по профессии — ветеринарный врач, а в хуторе заслуженно считался и людским лекарем.

Прошло еще какое-то время, я стал уверенно передвигаться по овчарнику, и что было не менее радостным — ко мне уверенно возвращался слух. От Оксаны и Иванка, да и от деда Микиты я узнал, что в этот овчарник на опушке небольшой дубравы рядом с хутором из десяти хат раненых и контуженных воинов перенесли хуторяне. Хутор и дубрава были на удалении от шоссейной дороги, видимо, поэтому или не были замечены, или не привлекли внимание оккупантов. После того, как стих последний бой, фашисты устремились за отступившими советскими войсками. Дед Микита, увидев убитых и раненых на недавнем поле боя, обратился к хуторянам:

— Сначала перенесем в овчарник еще живых, авось кто из них, с божьей и с нашей помощью, выживет. А убитых похороним завтра, они не обидятся. Начнем с обследования кукурузного поля, а потом и дальше продвинемся.

И все старики, женщины и подростки откликнулись на призыв деда Микиты. Оксана и Иванко обнаружили меня на краю кукурузного поля, около колхозного зернового склада. Ребята обратили внимание на мое розовое вспотевшее лицо, подумали, что я жив. Иванко подозвал свою мать. Та пощупала мой пульс, приложилась ухом к груди, сказала:

— Контужен, отойдет. Расстилайте половик, понесем его в овчарник. Так поступали и другие хуторяне. В результате, к вечеру в овчарник, устланный свежей соломой, было перенесено около трех десятков фронтовиков, имеющих ранения и контузии.

Обо всем этом я узнал уже через месяц пребывания в «лазарете» деда Микиты, когда отступила глухота. Нельзя забыть доброты и заботы, проявленной жителями того маленького хутора вблизи Подвысокого, перенесших с поля боя раненых и контуженных воинов и выходивших многих из нас.

Спасая нас, они рисковали. Если бы нагрянули сюда каратели, всем жителям хутора грозила фашистская расправа. И мы хорошо понимали это. Поэтому, как только кто из нас был близок к выздоровлению, мы группами по два-три воина уходили «догонять своих». У некоторой части раненых, находившихся здесь, надежд на поправку было мало. Умерших хоронили на опушке дубравы.

Помню, как дед Микита принес нам тревожную весть. Немцы свирепствуют в Киеве, расстреливают коммунистов, евреев и не успевших эвакуироваться работников республиканских и городских органов власти. Печальное это известие подтолкнуло меня и моего нового друга — сибиряка, однокашника по 80-й стрелковой дивизии, шофера зенитного дивизиона Дмитрия Швецова собираться в трудный, но необходимый путь. Дмитрий был старше меня на пять лет, в армии служил тоже второй год, до этого пользовался отсрочкой по семейным обстоятельствам. Он мне нравился своей рассудительностью, да и он видел во мне подходящего напарника, тоже собираясь отправиться в трудный путь по вражескому тылу. Мы подружились с ним и решили пробираться вдвоем. Раненая нога у него уже подзажила. Своими намерениями поделились с дедом Микитой. Мудрый восьмидесятилетний старик одобрил наше решение.