В тропики за животными - [104]

— А нельзя ли нанять грузовик, чтобы добраться до этого лагеря? — спросил я, сознавая, что, по всей вероятности, мой вопрос даст пищу для размышлений еще на полчаса. На мое счастье, оказалось, что во всем Консепсьоне имелся только один владелец грузовика, который мог бы взяться за это дело. Звали его Андреас, и на его поиски отправили мальчишку.

В ожидании известий я зашел в соседний магазин купить что-нибудь съестное для броненосца. Мне удалось приобрести только две банки консервированных бараньих языков и банку сгущенного молока без сахара. Но и этим можно было вполне заменить рацион, уже проверенный нами на пойманных броненосцах.

Через полчаса явился Андреас — молодой человек в цветастой американской рубашке, с пышными черными усами и лоснящейся шевелюрой. Он заказал чашечку кофе и сел с нами обсудить предприятие. После третьей чашечки кофе он принял наше предложение, сказав только, что ему надо сначала навестить свою матушку, зайти к жене, забежать к брату и заскочить к теще, чтобы сказать им, куда он едет, потом заправить грузовик — и он готов. Я уже почти перестал надеяться, что нам когда-нибудь удастся покинуть это заведение, но Андреас оказался человеком слова, и не прошло и двадцати минут, как он подкатил к патио на новеньком мощном грузовике. Мы с Сэнди втиснулись в кабину, мотор взревел, и прощальный гудок грузовика слился с ободряющими криками посетителей кафе, к которым присоединился и официант. Путешествие началось. Я подумал, что с учетом местной специфики наши дела идут совсем неплохо, если мы отправляемся в путь спустя всего четыре часа после прибытия в Консепсьон.

Однако столь бурный темп держался недолго: Андреас вдруг резко свернул в боковую улочку и подрулил к больнице. Как оказалось, накануне он познакомился в баре с каким-то уругвайским моряком, который имел неосторожность предложить там одной из девиц стаканчик каньи — тростниковой водки. В ответ на это стоявший рядом с ней мужчина тут же всадил уругвайцу в живот длинный нож. Теперь моряк лежал в больнице, а Андреас, уверенный в том, что его нового приятеля мучает жажда, направился к нему, прихватив с собой пару бутылок злополучной каньи. Он собирался сунуть их под подушку больному, как только сиделки отвернутся. Андреас отсутствовал недолго, но мне хватило времени, чтобы поразмыслить о пользе знания местных обычаев.

Мы ехали через лес по красноватой грунтовой дороге — широкой, но страшно разбитой. Андреас, почти не сбавляя скорости, отчаянно кидал машину из стороны в сторону, лавируя меж огромных рытвин. Через каждые несколько миль нам попадался лагерь рабочих, нанимаемых специально для ухода за дорогой. На самом деле никто из них этим не занимался, и, как объяснил Андреас, было бы весьма неразумно ожидать от них какой-либо работы. Жалованье у наемного рабочего очень низкое, и идет оно независимо от того, чинит он дорогу или нет. А раз так, то ему прямая выгода заняться побочным заработком: например, рубить лес и продавать его проезжающим. По моим наблюдениям, мало кто из рабочих утруждал себя и этим: чаще всего они просто крепко спали у дороги, устроившись в тени деревьев. Жара стояла страшная, и я бы вполне сочувственно отнесся к их времяпрепровождению, если бы от тряски не лязгал все время зубами и не бился поминутно головой о крышу кабины, поскольку дорога с каждой милей становилась все хуже и хуже.

К пяти часам вечера мы подъехали к лагерю лесорубов — одной-единственной хижине, перед которой стояли большие колеса для перетаскивания бревен, точно такие же, какие мы видели в Иреву-Куа. Сердце у меня беспокойно забилось: жив ли броненосец? Я с трудом усидел в кабине, пока мы подруливали к хижине.

Она оказалась пустой. Ни людей, ни броненосца мы не обнаружили. Да и места в ней для такого зверя не было. Но хижина была обитаемой. Мы нашли старую рубашку, три остро наточенных топора, несколько эмалированных мисок, расставленных вдоль бревенчатых стен, массивный шкаф с зеркалом на дверце и, наконец, гамак, подвешенный в углу. По всей вероятности, немец был на работе, в лесу. Мы аукали и кричали на манер тирольских горцев, а Андреас в грузовике выводил сигналом пронзительные рулады. Но никто не откликнулся. Удрученные, мы сели у хижины, прячась от солнца.

В шесть часов впереди на дороге из-за поворота показался всадник. Это был немец. Я бросился к нему.

— Тату каррета? — произнес я, не в силах сдержать волнение.

Немец воззрился на меня, как на лунатика, и мне стало ясно, что никакого гигантского броненосца мы сегодня не увидим. Сэнди изложил суть дела, и в скором времени, прибегнув к некоторой помощи дедукции, мы восстановили цепь событий. Она предстала перед нами во всей своей безотрадности.

Неделю назад один поляк, работающий у немца, пришел в лагерь с дальнего участка, где он обследовал строевой лес. За ужином он рассказал, что встретил индейца, который говорил, что недавно в их деревне устроили роскошный пир и главным блюдом на нем был гигантский броненосец. Поляк заметил, что никогда не видел это редкое животное, и хотел, вернувшись обратно, попросить индейцев поймать броненосца и показать ему. Аквиньо, прибывший из Консепсьона за партией леса, слышал этот разговор. Очевидно, он припомнил слухи о каких-то англичанах, которые разыскивают броненосцев. Поляку он об этом ничего не сказал, а сам, оказавшись в Асунсьоне, навел справки и добрался в конце концов до того агентства, где работал Сэнди. Там он заявил, что уже поймал тату каррета. Вернувшись в лагерь, Аквиньо, без сомнения, предложит поляку какие-нибудь гроши за броненосца, а потом привезет его в Асунсьон, чтобы с немалой для себя выгодой продать его нам.