После замены колесных тележек опять потянули на станцию, где благополучно вернули паспорта, и еще через чуть-чуть наконец тронулись по-настоящему. А там, глядишь, и граница… Но с польскими пограничниками, к счастью, формальности много времени не заняли, и устать не успели, а поезд уже стучит по польским рельсам, и хотя звук этот ничем особенным от русской или белорусской части пути не отличается, на душе от него как-то веселее что ль, — заграница. Ощущение, оставшееся в наследство от тех недалеких в сущности времен, когда для большинства граждан СССР пересечение границы являлось событием эпохальным.
От Франкфурта до Амстердама всего ничего: пятьсот километров. По любым меркам не расстояние, тем более по российским и даже по украинским. Казалось бы, чего проще — сел на вокзале в поезд, и через три-четыре часа, здравствуй, Амстердам! Но Виктор — такое дело — европейские поезда не любил. Не было в них той душевности, что отличает езду по железной дороге на постсоветском пространстве. Будучи в Европе по делам или на отдыхе, он всегда брал в ближайшей к месту прибытия прокатной конторе автомобиль и дальше следовал по собственному расписанию.
Вот и в этот раз, он взял в Херце небольшой хетчбек, единственным достоинством которого, кроме невысокой арендной платы, был просторный салон. Из Франкфурктского хаба до Неймегена, где жил один из местных контрагентов — надо был Федорчуку шепнуть мужику пару слов с глазу на глаз, раз уж такая оказия случилась, — а потом можно и в Амстердам на встречу со старыми, во всех смыслах, друзьями.
Лента А-2 — а дороги у буржуев не чета нашим: «хош езжай, а хош лети!» — уже начала разматывать пунктирами дорожной разметки недолгие километры до Амстердама. Пятьсот километров, пять часов, а может и четыре, да полчаса в Неймегене. Детский сад! Виктор включил музыку, которую последние пару лет неизменно возил с собой в небольшой коробочке плеера, совместимого с автомагнитолой.
«Я с детства любил открытые пространства,
Музыку для всех и обеды в столовой.
Я вырос на почве любви и пьянства,
Как это ни странно живой и здоровый…»
«Случайная» песня царапнула сердце. Выбор плеера не падал на неё уже с полгода. Дуэт, исполнявший песню, да и поэтесса — автор стихов были почти ровесниками Виктора, и «чувство» некоторых вещей у них совпадало до боли, до дрожи…
«Я вырос на почве искусства и бреда.
Под ругань соседей, под звон трамвая,
Под знаком собаки и велосипеда,
И вкус газировки был слаще рая…»
Питерский двор-колодец, вечно облезлое парадное, источенный водой наводнений и временем поребрик, отделявший узкий тротуар от улицы. Арка подворотни — верное укрытие от августовских ливней, не только для людей, но и для крыс. Лет в шесть, тогда ещё Витька (за имя «Витенька» мог и в драку полезть) как-то, раз почти два часа пережидал небесное «недержание» под такой вот аркой в компании двух отъевшихся в подвале соседнего продуктового магазина серо-ржавых тварей. Нежелание мокнуть сперва оказалось сильнее страха, а потом осталось только оно.
«Счастливое детство нам подарило
Умение жить и писать без нажима.
Равнение на флаг и на середину.
Лагерь «Артек» строгого режима…
В пионеры Витьку приняли последним в классе. Неудивительно, учитывая вялотекущий конфликт с классной руководительницей — дамой властной и не очень умной, заявившей однажды на родительском собрании: «Из Федорчука ничего хорошего не выйдет». После этих слов Василиса Никодимовна Федорчук, мама Виктора, встала и, извинившись перед собравшимися, ушла, и больше в школе не появлялась, а когда классная стала названивать домой, просто клала трубку телефона, услышав её голос.
«Когда живые примеры не сходились с ответом,
Нам говорили, что мы идиоты.
Мы скоро привыкли к мысли об этом
И не ищем себе подходящей работы…»
И как-то так само собой сложилось, что с тех пор — а может быть, и всегда, с самого начала — Витька стал жить поперёк. Внешне принимая правила игры, он мог в любой момент задать вопрос учителю ли, инструктору ли райкома комсомола, мастеру на практике, и это был вопрос, честный ответ на который был невозможен для тех, кого спрашивают. В принципе невозможен. Ответить наглому щенку как есть — уронить авторитет. Свой или организации, стоящей за спиной, неважно. Солгать — потерять лицо, ибо вопрос был таким, что любая ложь оставалась на поверхности, как оттаявшее по весне дерьмо. «Они» предпочитали молчать и гадить исподтишка.
«Я больше высоким словам не верю.
Сегодня мы жертвы, а завтра судьи.
Я хочу понять на своём примере,
Что с нами было и что же будет…»
Всё было бы совсем печально, если бы не друзья…
Иркину бы активность да в мирных целях! Казалось, подключи «девушку» к динамо-машине, и она запитает электричеством всю немаленькую Вену. Такой, видишь ли, темперамент, такая энергетика. И откуда что берется? Ведь родные же сестры, но не похожи ничуть. Наверное, так и должно быть, когда разница в восемь лет. Другое поколение, другая судьба.
— Так, — сообщила Ирина через полчаса. — Я же тебе сказала, никаких автобусов и прочих поездов. Есть тебе оказия, да такая, что пальчики оближешь!
