В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать - [112]

1 марта я был условно освобожден с зачислением в секретные сотрудники «КРООГПУ» (Контр-разведывательного отдела ГПУ).

Условия содержания во Внутренней тюрьме я освещу впоследствии. Скажу только, что пяти месяцев содержания в одиночке в голодный 1921 год, без каких бы то ни было передач, при разнообразных физических пытках, при непередаваемой моральной подавленности, беспрестанных думах о том, как погибло дело, созданное с таким напряжением и жертвами, что меня заставляют стать предателем, — всего этого было достаточно, чтобы я вышел из одиночной камеры еле передвигающимся скелетом, от которого, как от вышедшего с того света, шарахались знакомые и незнакомые[465].

Далее автор излагал дополнительные мотивы, заставившие его поступить на работу в ГПУ. Характеризуя безвыходность ситуации, в которой он оказался, он описывал безграничную мощь организации, осуществляющей тотальную слежку и шпионаж как внутри страны, так и за рубежом:

Каждый, кто в условиях, подобных моим, становился секретным сотрудником ГПУ, вероятно, думал:

— Поработаю немного, войду к ним в доверие, а потом пойду на них же.

Так думал и я.

Но проведение в действительность таких тайных намерений — вещь почти невозможная. Никто не представляет себе достаточно ясно, что аппарат ГПУ устроен так, что секретный сотрудник — в первые годы, во всяком случае, — не может узнать ничего серьезного, что надо пройти ряд малых и больших, очень больших испытаний, надо окончательно загрязнить себя, чтобы ему начали верить.

При первом же знакомстве с аппаратом ГПУ бросается в глаза вся его мощь. Кажется он настолько всемогущим и всезнающим, что всякая борьба против него бесполезна.

Куда ни глянь — всюду щупальца ГПУ.

Внутри страны все более-менее значительные антисоветские организации насыщены осведомителями ГПУ. Каждый, кто когда-либо был руководителем антибольшевицкого движения или таковым может стать в будущем, — или завербован в секретные сотрудники, или попал в места, где никакая контр-революционная работа немыслима.

Все антисоветские организации за рубежом — идут в поводу «голоса из России», то есть т. н. «Легенды» ГПУ, которое, сравнительно мало интересуясь программами и правых и левых зарубежных группировок, главное внимание, прямое насилие, ложь и деньги бросает на разработку соответствующей тактики эмиграции в нужном для него направлении. Во всех заграничных организациях агенты ГПУ, очень часто являющиеся главными руководителями этих организаций, всякими провокационными доводами склоняют эмиграцию прежде всего: надеяться на советскую эволюцию, отказаться от террора, верить в пресловутый «внутренний взрыв».

Все без исключения иностранные штабы одурачены ГПУ до последней возможности. Изумительные, порой просто скандальные примеры такого одурачивания я своевременно приведу.

И все же десятки секретных сотрудников ГПУ пытались работать против него. Такие попытки всегда заканчивались «стенкой». Другие «сексоты» (секретные сотрудники, по терминологии ГПУ), попадая за границу, пытались приступить к разоблачениям и срывам чекистской работы. Рука ГПУ, часто поддерживаемая лицами совершенно неожиданными, неизменно выводит «в расход» таких смельчаков.

Не приходится удивляться поэтому, что все «сексоты» в России живут под тем же гипнозом страха перед ГПУ, как и все остальное население[466].

Рассуждая в письме к В. Л. Бурцеву о реакции в эмиграции на разоблачения «Треста» и сравнив ее с обстановкой, возникшей после азефовского скандала 1908 года, сестра Б. В. Савинкова С. В. Турчинович аттестовала атмосферу всеобщей слежки и доносительства, созданную ГПУ, в выражениях, перекликавшихся с показаниями Опперпута:

Относительно «Треста» я Вам уже писала, что я всецело разделяю Ваше мнение. Ведь это форменное повторение истории с Азефом. Тогда на Вас напали с теми же самыми обвинениями: внесение смуты, паники, разложения. Это ложь. Панике поддаются только слабые люди. А ведь нынешние активисты не есть слабые люди, да и не могут ими быть. Если в прежней партии с.-р. могли быть люди слабые, так как количество членов было очень большое, то теперь ведь только лучшие действуют активно, люди зрелые, которые проникнуты жертвенностью и знают, что если провал, то не ссылка, не каторга даже, а смерть. Такие люди не поддаются панике. Панику стараются вызвать мерзавцы Милюковы. Провал Азефа был гораздо более сильным моральным ударом, так как он был ведь одним из основателей партии и самым крупным партийным членом. Теперь же провокаторами, а отчасти и жертвами их явились люди в конспиративной работе все же новички. К тому же, разве давно не было известно, что ГПУ довело провокацию до возможного предела? Больно, что люди знали это, но как-то поверхностно к этому относились, до глубины их сознания не доходило это. Иначе не мог бы стать жертвой провокации Борис. Знаете, мне кажется, что отчасти это потому, что все эти люди очень давно из России уехали. Я помню, что когда я приехала и говорила о том, что сейчас (конец 1923 г.) в России никто никому не верит, ни брату, ни отцу, ни многолетнему другу, что это одно из самых тяжелых переживаний — невозможность быть откровенным ни с кем, так как всегда есть в самой глубине души сомнение в каждом, то мне не верили и отвечали, что я слишком подозрительна по натуре и что другие лица в России ничего подобного не испытывали. А мы, в сущности, просто друг друга не понимали. Ибо понять такие переживания можно, только испытав их. Эмигранты не испытали их, им и казалось это невероятным