В тени восходящего солнца - [36]

Окончив в 1916 году Восточный институт, Трофим Юркевич поступил в Оренбургское военное казачье училище, выпускником которого, кстати говоря, был еще один знаменитый дальневосточник и ровесник Трофима — будущий атаман Григорий Семенов. Сын сахалинского учителя с Украины, ученик Николая Японского, выпускник духовной семинарии стал одновременно японоведом и казачьим сотником и в таком странном профессиональном симбиозе встретил страшную русскую революцию.

Из протокола допроса Т.С. Юркевича от 11 апреля 1938 года:

«Вопрос: Где Вы находились во время Гражданской войны, т.е. с 1918 по 1922 год?

Ответ: Примерно с мая до октября 1918 г. я находился на родине (остров Сахалин), занимался в этот период вместе с родителями сельским хозяйством. В конце 1918 г. выехал в г. Владивосток, где добровольно поступил в белогвардейский отряд штаба приамурских войск армии Колчака и служил офицером в должности пом. ст. адъютанта приамурских войск по казачьим делам. В начале ноября 1918г. перешел в военную цензуру—военным цензором, где находился до марта 1919 г. В марте 1919 г. поступил в японский главный штаб экспедиционных войск в качестве переводчика, где проработал до августа 1922 г., т.е. до момента разгрома белой армии. После этого выехал обратно на родину на остров Сахалин (здесь и далее подчеркнуто в оригинале. — А.К).

Вопрос: Следствием установлено, что Вы в 1921 г. арестовывались колчаковской контрразведкой. Вы подтверждаете это?

Ответ: Да.

Вопрос: Расскажите об этом? (так! — А.К.)

Ответ: Будучи во Владивостоке в 1921 г. я был арестован колчаковской контрразведкой и допрашивался поручиком контрразведки (фамилия неразборчиво. —А.К.), который во время допроса предлагал мне заняться разведывательной деятельностью в пользу колчаковской армии.

Вопрос: Вы дали свое согласие?

Ответ: Нет, я сообщил, что нахожусь на службе в японском главном штабе и меня освободили»[113].

Удивительная на первый взгляд история: следователя НКГБ нисколько не заинтересовало, почему обвиняемый был арестован колчаковской, то есть вражеской, контрразведкой! Он не спросил Юркевича о причинах ареста, не поинтересовался, какие претензии возникли у спецслужб белогвардейского меркуловского правительства к бывшему казачьему сотнику. Во всяком случае, эти вопросы не нашли отражения в материалах следственного дела. Но внимательное изучение многих аналогичных дел 1937 года наглядно показывает, что палачей не интересовали подобные «детали». Они не запрашивали личных дел арестованных разведчиков, если на то не было особого указания сверху, не интересовались степенью реальной вины арестованных, не ставили сами перед собой задачу выяснения правды. Зачем? Люди арестовывались не для следствия, а для наказания. Их приговоры предусматривались изначально— до ареста, как мы видели это на примере того самого приказа НКВД № 00593 «О харбинцах», по которому был арестован и Юркевич. Он был харбинцем, должен был быть за это наказан смертью, а остальное было делом пыточной техники.

То, что следователь знал о самом факте ареста Юркевича во время службы во Владивостоке, неудивительно, и для этого от сотрудника НКВД не требовалось никаких усилий. В анкете последнего, заполненной, видимо, сразу после «взятия», записано: «В 1921 г. Приморским окружным судом приговорен к высылке из пределов Приморья. В 1934 г. арестовывался органами НКВД в обв. по ст. 58 п. 2,10 и II[114], после 4,5 месяца освобожден»[115]. Поэтому создается впечатление, что вопрос об аресте мерку-ловцами был задан только для того, чтобы уточнить, услышать от самого обвиняемого, что он служил у японцев. На эту мысль наводит и то обстоятельство, что следующий вопрос касался уже непосредственно обвинения в шпионаже. А между тем в той же анкете есть еще одна интересная запись — в графе «Служба в Красной армии» Юркевич сообщает: «В 1923 г. работал (неразборчиво) по линии Разведупра»[116].

«Разведупр» — это Разведывательное управление Красной армии, будущее IV управление Генерального штаба РККА, а затем ГРУ Генерального штаба Вооруженных сил СССР — та самая организация, к которой принадлежал и Василий Ощепков. Трофим Степанович Юркевич при заполнении анкеты честно и откровенно признался, что он был агентом советской военной разведки, но и это, похоже, не вызвало интереса следователей. Что ж, попробуем мы, хоть и с непростительным опозданием, разобраться, в чем тут дело.

М.Н. Лукашев, видевший во времена гласности в архиве ГРУ личные дела Василия Ощепкова, утверждает, что последний уже в 1919 году оказался связан с большевистским подпольем во Владивостоке именно через «своего старого, еще семинарского приятеля Трофима Юркевича, переводчика Главного штаба японских экспедиционных войск и нашего разведчика». Лукашев считает, что в дальнейшем Ощепков был завербован советской разведкой тоже «по рекомендации того же Юркевича, поручившегося за своего старого товарища»[117]. К сожалению, сегодня дело Ощепкова вновь недоступно для исследователей без погон, и мы можем для подтверждения или опровержения этой версии обратиться лишь к открытым материалам, но они, к счастью, есть. В частности, историк О.В. Шинин несколько раз упоминает нашего героя во вполне определенном контексте в своей работе «Большевистская “партийная” разведка в период существования в Приморской области буржуазных правительств (май 1921 г. — октябрь 1922 г.)”