В тени старой шелковицы - [11]
В 1928 году Самуила Шлёмовича Яновского не стало, и на свет появился Анатолий Сергеевич Алмазный. Новое ФИО умница Алтер придумал себе сам.
Мысль, что фамилия «Алмазный», которой он так гордился, тоже может насторожить новую власть, в голову не пришла. Он считал, что новая фамилия удачно прятала его принадлежность к «клану миллионеров» и одновременно давала понять окружающим, что перед ними – не какой-нибудь простой Рабинович, а человек с запросами, имеющий что рассказать.
Впрочем, родня смену имени и фамилии почти не заметила: как звали Алтером, так и продолжали звать. А какая разница, что там в паспорте написано? Самуил? Анатолий? Неважно.
Ровинские и сами, волей московских паспортисток, сменили еврейские имена на русские. Паспортистка дважды переспросила Шейну имя, та отвечала «Шейндл», потом поправила: «Шейна», а в результате в паспорте появилась несусветная «Шиндля», Шиндля Шлёмовна. Но соседи по дому, а потом и зятья, и внуки называли ее Женей, Евгенией Соломоновной. Голда, Годл уже давно была переделана в Ольгу, Мэхл стал Михаилом, маленький Файвель – Павлом, Павой. И ничего. Были бы живы.
Свет несуществующих алмазов пробивался сквозь все трещины несчастной жизни дяди Алтера. Когда жене удалось пристроить Алтера в дом престарелых – ему было уже семьдесят три года и его ждала никелированная койка с шишечками в палате для лежачих, Алтер не сразу отчаялся. Его перевалили с каталки на кровать и накрыли серым вытертым одеялом. Алтер втянул в обе ноздри воздух, напоенный запахами застоявшейся мочи, немытых стариков, грязного белья… И подозвал к себе санитарку. Попросил ее наклониться поближе – и она наклонилась, добрая душа! – а он прошепелявил ей прямо в ухо, изредка брызгая слюной:
– Дочка, у меня есть фамильные драгоценности. Если ты будешь ко мне повнимательней, я завещаю их тебе. Моя фамилия – Алмазный!
– С ума сошел, пердун старый, – незло проворчала санитарка. – Какие еще у тебя драгоценности? Кальсоны – и те штопаные! Судно дать?
– А?
– Срать, говорю, будешь? А то сейчас уйду – и до вечера. А обосресся – я тебя мыть не буду, так и будешь в говне валяться!
Племянницы, дочки Шейны, навещали дядю Алтера редко: дети, работа, дом… Приносили куриного бульона, немножко земелаха – Шейна пекла, терли старику яблочки… Желая видеть Сарру и Олю почаще, хитрый Алтер снова решил напомнить племяшкам о фамильных драгоценностях:
– Я их спрятал!
– Куда, дядя Алтер?
– М-м… – Алтер наморщил лоб. Помолчал. – В книгу.
– Как?
– Нет, не в книгу. В книжном шкафу, дома лежат…
– А где именно?
Алтер пристально посмотрел на Олю. Хитрая. Скажу – больше не придет.
– Забыл. Не, не в шкафу, точно. Приходи через несколько дней – я вспомню…
Так и не сказал, где эти драгоценности лежат. Старый пердун.
Да и что с него взять. У него за всю жизнь была одна-единственная драгоценность – жена Полина, Перл. Он звал ее «моя жемчужина».
Жемчужина
Уж как Мариам хотела, чтобы Алтер женился, как хотела! Вечно у нее на кухне свахи сидели, сахар грызли, бессовестные. Алтер с утра до ночи рыскал по Зиновьевску в поисках работы, под вечер являлся: голодный, промокший, но совершенно счастливый:
– Мама! Смотрите, что люди выбрасывают! Я не мог не взять! Война закончится – это ж будет целое состояние! Оля, Оля, подойди сюда! – Алтер протягивает племяннице огромную книгу в кожаном переплете. Та берет, но книга неожиданно оказывается слишком тяжелой, и вываливается из рук. – Ай, безрукая, ты же Пушкина на пол швыряешь! Это ж Пушкин! Пушкин!
Оля виновато берет у дяди том, уже двумя руками, бредет с ним в комнату. Уже из комнаты слышит, как начинает привычно ворчать бабка:
– Ай, вейз мир, опять книг натащил, в доме пройти нельзя – одни книги да журналы! Ладно бы ими топить можно было, а то нет – он их читать будет! Когда ты читать их собираешься?
Алтер также привычно отбрехивался:
– Мам, перестаньте, лучше поесть что-нибудь дайте!
– Поесть… А ты принес поесть-то? Пу-у-ушкин…
«Шлемазл!» – точно понимали свахи – и испарялись. Алтер искал девушку, которая бы ценила книжки и готовила, как мама. Такой не было.
Сватали ему девушек и в Москве – Шейна искренне старалась пристроить брата, но безуспешно, ни одна не нравилась.
Он жил один, так привык, так было удобно, – и раз такой, как мама, он не найдет, то и не надо.
И вдруг – словно молния ударила. Алтер, лысеющий 38-летний инженер-механик с Электрозавода, угрюмый носатый еврей, рыхлый, с тяжелыми бедрами, потеющий, неприбранный, рубашка мятая, брюки мешком висят… Нелепый и обожаемый мамой и папой Алтер… влюбился. Один раз и на всю жизнь.
Ее звали Полина. Ей было двадцать семь, и она пришла в его отдел работать счетоводом. У нее была ослепительная улыбка, в начале тридцатых годов такие зубы – белоснежные, крупные, ровные – почти не встречались. Алтер увидел – и пропал.
Он носил ее сумочки и портфели, провожал домой и на работу. Он молча шел рядом, потел и сопел. Полина тоже молчала, просто шла – и улыбалась, радостно показывая зубы. Каждое утро Алтер вынимал из своего портфеля завернутую в бумагу, сваренную в мундире картофелину – и молча клал ей на стол. Полина кивала и широко улыбалась в ответ.
Дорогие астраханцы и друзья нашей замечательной каспийской столицы! В своей книге я хочу предложить вашему вниманию краткий обзор строительства города Астрахани и возникновения крупных подрядных строительных организаций. Труд многих сотен людей воплотился в создании нашего прекрасного города. Я посвятил эту книгу его строителям, созидателям, всем тем, кто своим трудом и талантом на протяжении многих лет создавал образ, красоту и величие города Астрахани. А. И. Скрипченков.
"Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы" - дневники за полвека (1946-1995 ггю) известного поэта Давида Симановича, автора более двадцати книг поэзии и прозы, лауреата Шагаловской премии и премии имени Владимира Короткевича.
Предлагаемый читателю сборник содержит очерки красных командиров и военных специалистов о Гражданской войне и интервенции. Каждый очерк – рассказ об отдельно взятой кампании или операции, и хотя книга готовилась к изданию в конце 1920-х годов, она не утратила актуальности и по сей день. Все авторы сборника (кроме П.П. Лебедева) – А.С. Бубнов, И.И. Вацетис, А.И. Егоров, Н.Е. Какурин, С.С. Каменев, М.Н. Тухачевский, Р.П. Эйдеман – были репрессированы в 1930-е годы. В настоящее издание не вошли очерки, рассказывающие о советско-польской войне.
В 1975 году московские таксисты справят свой юбилей. 50-летию появления па столичных улицах машин с шашечками на бортах и посвящается настоящая книга. В книге представлены очерки о сегодняшнем и вчерашнем дне такси. В них рассказывается о Москве и великих преобразованиях происшедших в ней за полвека. Конечно, в центре всех событий - водители такси, их подвиги и приключения, из которых слагается ежедневный нелегкий труд этих людей. Книга рассчитана на массового читателя.
«„Окончательное решение еврейской проблемы“ является естественным продолжением работы Теодора Герцля „Еврейское государство“ для изменившейся политической обстановки на Ближнем Востоке, где образовалось еврейское государство, и новых технических возможностей, появившихся за этот промежуток времени…».
Райнер Роме не был солдатом вермахта, и все же Вторая мировая война предъявила ему свой счет: в 1945 г. в Маньчжурии он был арестован советской разведслужбой по подозрению в шпионаже против СССР. После нескольких месяцев тюрьмы Роме оказывается среди тех, кто впрямую причастен к преступлениям фашистской Германии – в лагере для немецких военнопленных. В своих воспоминаниях Роме описывает лагерное существование арестантов: тяжелый труд, лишения, тоску по родине, но эти подробности вряд ли поразят отечественного читателя, которому отлично известно, в каких условиях содержались узники немецких лагерей смерти. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
С каждым новым романом превосходный стилист, мудрец и психолог Андрей Дмитриев («Закрытая книга», «Дорога обратно», «Поворот реки», «Бухта радости») сокращает дистанцию между своими придуманными героями и реальными современниками. В «Крестьянине и тинейджере» он их столкнул, можно сказать, вплотную – впечатление такое, что одного («тинейджера») только что повстречал на веселой Болотной площади, а другого («крестьянина») – в хмурой толпе у курской электрички. «Два одиноких человека из параллельных социальных миров должны зажечься чужим опытом и засиять светом правды.
В «Мраморном лебеде» причудливо переплетаются три линии. Первая – послевоенное детство, мучительные отношения в семье, молодость, связанная с карикатурно-мрачным Тартуским филфаком, где правит Ю. М. Лотман, рассказ о дружбе с Довлатовым и другими… Вторая линия – сюрреалистические новеллы, родившиеся из реальных событий. И третья – особый взгляд на те великие произведения литературы, которые более всего повлияли на автора. Всё вместе – портрет эпохи и одновременно – портрет писателя, чья жизнь неизбежно строится по законам его творчества.